В несколько секунд все было кончено

Всудебной речи по уголовному делу всегда содержится ха­рактеристика действующих лиц и объяснение их поступков, поэтому для судебной речи «характеристика» вряд ли может считаться фигурой, назначение которой — только украшение речи. «Характеристика» в судебной речиимеет своей задачей объяснить преступление в соответствии с личными свойствами и душевными побуждениями преступника. В любой «характе­ристике» должен найти отражение ответ на следующий во­прос: было ли преступление естественным выражением характера и других личных свойств подсудимого или оно про­тиворечит его природе, и он действовал вопреки своим ос­новным личным качествам?

Фигуры украшения. Из фигур украшения будут рассмотрены четыре наиболее важные для судебной речи: «характеристика», «sermocinatio», «картина»и «параллель».

Обычно обвинитель изображает преступника хуже, чем он есть на самом деле, защитник действует в противоположном направлении. Но для того чтобы «характеристика» была убе­дительной для суда, оратору не следует подгонять ее к узко понимаемым целям обвинения либо защиты: она должна сама «родиться» из данных дела.

Как писал П. С. Пороховщиков: «Обстоятельства дела сами собой рисуют каждого из участников судебной драмы, этот об­раз слагается из его поступков, речей, писаний и отзывов о нем других людей. Надо только помнить, что мелочи часто бывают характернее, чем крупные черты».

Как же составляется «характеристика»? Принцип указан в предыдущем абзаце; что же касается формы написания, то по­дойдет любая, если при этом «характеристика» будет правдо­подобной и выразительной.

Вот образцы «характеристик», написанных мастером:

«... Для того чтобы определить, по какому направлению должна была идти страсть, овладевшая Емельяновым, доста­точно вглядеться в характер действующих лиц... мы можем проследить его прошедшую жизнь по тем показаниям и све­дениям, которые здесь даны и получены.

Лет 16 он приезжает в Петербург и становится банщиком при номерных, так называемых "семейных" банях. Известно, какого рода эта обязанность; здесь, на суде, он сам и две де­вушки из дома терпимости объяснили, в чем состоит одна из главных функций этой обязанности. Ею-то, между прочим, Егор занимается с 16 лет. У него происходит перед глазами постоянный, систематический разврат. Он видит постоянное беззастенчивое проявление грубой чувственности. Рядом с этим является добывание денег не действительною, настоя­щею работою, а "наводкою". Средства к жизни добываются не тяжелым и честным трудом, а тем, что он угождает посе­тителям, которые, довольные проведенным временем с при­веденною женщиною, быть может, иногда и не считая хоро­шенько, дают ему деньги на водку. Вот какова его должность с точки зрения труда! Посмотрим на нее с точки зрения долга и совести. Может ли она развить в человеке самообладание, создать преграды, внутренние и нравственные, порывам страсти? Нет, его постоянно окружают картины самого безза­стенчивого проявления половой страсти, а влияние жизни без серьезного труда, среди далеко не нравственной обстанов­ки для человека, не укрепившегося в другой, лучшей сфере, конечно, не является особо задерживающим в ту минуту, ко­гда им овладевает чувственное желание обладания... Взгля­нем на личный характер подсудимого, как он нам был опи­сан. Это характер твердый, решительный, смелый. С товари­щами живет Егор не в ладу, нет дня, чтобы не ссорился, че­ловек "озорной", неспокойный, никому спускать не любит. Студента, который, подойдя к бане, стал нарушать чистоту, он поколотил больно — и поколотил притом не своего брата-мужика, а студента, "барина", — стало быть, человек, не очень останавливающийся в своих порывах. В домашнем быту это человек не особенно нежный, не позволяющий матери плакать, когда его ведут под арест, обращающийся со своею любовницею "как палач"... Это человек, привыкший властвовать и повелевать теми, кто ему покоряется, чуждаю­щийся товарищей, самолюбивый, непьющий, точный и акку­ратный. Итак, это характер сосредоточенный, сильный и твердый, но развившийся в дурной обстановке, которая ему никаких сдерживающих нравственных начал дать не могла».

Это «характеристика» человека, обвиняемого в убийстве жены. Затем даются «характеристики» жены и любовницы.

«Посмотрим теперь на его жену. О ней также характери­стичные показания: Эта женщина невысокого роста, толстая, белокурая, флегматичная, молчаливая и терпеливая: "Вся­кие тиранства от моей жены, капризной женщины, перено­сила, никогда слова не сказала", — говорит о ней свидетель Одинцов. "Слова от нее трудно добиться", — прибавил он. Итак, это вот какая личность: тихая, покорная, вялая и скучная, главное — скучная».

«... Аграфена Сурина. Вы ее видели и слышали: вы можете относиться к ней не с симпатией, но вы не откажете ей в одном; она бойка и даже здесь за словом в карман не лезет, не может удержать улыбки, споря с подсудимым, она, очевидно, очень живого, веселого характера, энергичная, своего не усту­пит даром; у нее черные глаза, румяные щеки, черные волосы».

«Характеристики» передают особенности каждого из дейст­вующих лиц в статике. Написать их важно, но они — половина дела. Оратор не может на этом остановиться. Он должен показать, что будет, когда эти столь разные люди, действуя под влиянием присущих каждому из них особенностей, создадут ситуацию, которая закончится преступлением. Это вторая, и очень важная, часть «характеристики».

«Вот такие-то три лица сводятся судьбою вместе. Конечно, и природа, и обстановка указывают, что Егор должен скорее сойтись с Аграфеною; сильный всегда влечется к сильному, энергическая натура сторонится от всего вялого и слишком тихого. Егор женился, однако, на Лукерье. Чем она понравилась ему? Вероятно, свежестью, чистотою, невинностью. В этих ее свойствах нельзя сомневаться. Егор сам не отрицает, что она вышла за него, сохранив девическую чистоту. Для него эти ее свойства, эта ее неприкосновенность, должны были представлять большой соблазн, сильную при манку, потому что он жил последние годы в такой сфере, где девической чистоты вовсе не полагается; для него обладание молодою, невинною женою должно было быть привлекательным. Оно имело прелесть новизны, оно так резко и так хорошо противоречило общему складу окружающей жизни. Не забудем, что это не простой крестьянин, грубоватый, но прямодушный, — это крестьянин, который с 16 лет в Петербурге, в номерных банях, одним словом, "хлебнул" Петербурга. И вот он вступает в брак с Лукерьей, которая, вероятно, иначе ему не могла принадлежать; но первые порывы страсти прошли, он охлаждается, а затем начинается обычная жизнь, жена его приходит к ночи, тихая, покорная, молчаливая.... Разве это ему нужно с его живым характером, с его страстною натурою, испытавшею житье с Аграфеною? И ему, особенно при его обстановке, приходилось видывать виды, и ему, может быть, желательна некоторая завлекательность в жене, молодой задор, юркость, бойкость. Ему, по характеру его, нужна жена живая, веселая, а Лукерья — совершенная противоположность этому. Охлаждение понятно, естественно. А тут Аграфена снует, бегает по коридору, поминутно суется на глаза, подсмеивается и не прочь его снова завлечь. Она зовет, манит, туманит, раздражает, и когда он снова ею увлечен, когда она снова позволяет обнять себя, поцеловать; в решительную минуту, когда он хочет обладать ею, она говорит: "Нет, Егор, я вашего закона нарушать не хочу", — то есть каждую минуту напоминает о сделанной им ошибке, корит его тем, что он женился, не думая, что делает, не рассчитав последствий, сглупив... Он знает при этом, что она от него ни в чем более не зависит, что она мо­жет выйти замуж и пропасть для него навсегда. Понятно, что ему остается или махнуть на нее рукою и вернуться к скуч­ной и молчаливой жене, или отдаться Аграфене. Но как от­даться? Вместе, одновременно с женою? Это невозможно. Во-первых, это в материальном отношении дорого будет сто­ить, потому что ведь придется и материальным образом ино­гда выразить любовь к Суриной; во-вторых, жена его стесня­ет; он человек самолюбивый, гордый, привыкший действо­вать самостоятельно, свободно, а тут надо ходить тайком по номерам, лгать, скрываться от жены или слушать брань её с Аграфеною и с собою — и так навеки! Конечно, из этого надо найти исход. И если страсть сильна, а голос совести слаб, то исход может быть самый решительный. И вот явля­ется первая мысль о том, что от жены надо избавиться».

Как видно из примеров, «характеристика», которую дает оратор в судебной речи тем или иным лицам, не требует про­никновения в психологические глубины. Достаточно, исходя из материалов дела и показаний свидетелей, указать на важ­нейшие, наиболее яркие черты личности. Ошибки в «характе­ристике» возникают, как правило, от предвзятости или пото­му, что материалы дела были изучены поверхностно.

Sermocinatio переводится с латыни как цитирование. Суть этой фигуры в следующем: вместо того чтобы передавать чу­жое чувство, слова или мысль в описательных выражениях, оратор пересказывает их так, будто они были выражены не­посредственно тем лицом, о котором идет речь. В «характе­ристике», которую А. Ф. Кони дал Е. Емельянову, были слова Аграфены: «Нет, Егор, я вашего закона нарушать не хочу». Это sermocinatio. Данная фигура незаменима при объяснении мотивов действия, как дополнение «характеристики», в каче­стве выражения нравственной оценки поступков того или иного человека. В деле крестьянина Емельянова обвинитель, объяс­няя поведение подсудимого, взявшего на место преступления свою любовницу, трактовал этот поступок как желание закре­пить ее за собой навсегда. Для иллюстрации высказанного пред­положения оратор использует sermocinatio: «Тогда всегда будет возможность сказать: Смотри, Аграфена! Я скажу все, мне будет скверно, да и тебе, чай, не сладко придется. Вместе погибать пойдем, ведь из-за тебя же Лукерьи душу загубил...».

Если обвинение уже доказано, слушателям начинает ка­заться, что они слышат самого подсудимого, и мысль о том,что преступление совершено именно им, становится не абст­рактным предположением, а наглядным, чувственно воспри­нимаемым фактом.

«Картина» — прием, с помощью которого все сказанное оратором представляется как бы происходящим на глазах слушателей. Основной признак, позволяющий судить о том насколько удачно использована эта фигура, — наглядность передаче событий. Могут слушатели сказать, что видят, как на экране, то, о чем говорит оратор, — «картина» удалась, не видят — фигура не получилась.

Этот прием часто используют записные говоруны, переска­зывая анекдот или наиболее памятные эпизоды недавней вече­ринки. Он не требует особой подготовки или выдающихся спо­собностей. Им может пользоваться каждый, надо только, что­бы говорящий четко представлял себе происходящее и чувст­вовал в тот момент то, что описывает, так, будто все происходит у него на глазах. Конечно, у начинающего эта фи­гура будет получаться хуже, чем у того, кто постоянно ею пользуется. Но от судебного оратора не требуется обязательно создавать «картины», обладающие качествами высокохудоже­ственных произведений. Главное, чтобы они были правдопо­добны. В судебной речи «картина» может быть дополнением к «характеристике», используется она также и для изложения версии совершения преступления или как иллюстрация поведения действующих лиц судебной драмы.

Рассмотрим пример:

«В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавале­рийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа ве­сеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат» (Булгаков М. А. Мастер и Маргарита).

Эта широко известная и высокохудожественная «картина» создана средствами, которыми располагает любой судебный оратор: фактические данные, связанные с местом и временем, когда происходило то или иное событие, имеющее отношение к разбираемому делу.

Картина и sermocinatio выполняют сходные функции; кро­ме того, одна фигура может дополнить и усилить другую, по­этому ораторы часто соединяют их.

«И вот, утром 23-го августа, она решилась разрубить узел. В это время муж после двенадцати бессонных ночей, все еще на что-то надеявшийся, уже собрался куда-то выйти по делу и, как автомат, надел пальто. Зинаида Николаевна в туфлях на босу ногу поспешила задержать его, чтобы сразу добиться своего.

...На безвинного и любящего мужа она накинулась с ярост­ной бранью... Она уже вообразила себя знатной дамой, с вла­стью Трепова в руках... Подбежавшая на шум дочь услышала последнюю фразу матери: "Я сделаю так, что тебя вышлют из Петербурга!.."» (Андреевский С. А. Речь по делу Андреева).

«Параллель» — последняя из рассматриваемых нами фи­гур украшения — предполагает сравнивание двух людей, их внешности, характеров, особенностей поведения и т. п. «Па­раллель» дает возможность слушателям ясно ощутить то сход­ство или противоположность, которое выявляется и отчетливо показывается благодаря использованию названной фигуры.

В основе «параллели» часто лежит антитеза. Сравнивание ведет к противопоставлению того, что сравнивается: характе­ра, поведения, вещей, процессов, событий и т. п. Такой прием сопоставления противоположностей усиливает впечатление: обе части антитезы взаимно оттеняют и дополняют друг друга, что увеличивает выразительность сказанного.

Есть и еще один момент, который следует отметить. «Па­раллель», как и все фигуры украшения, служит для дополне­ния и разъяснения «характеристики».

«Есть на свете больная и жалкая слабоумная девушка — А. В. Мазурина, Бог знает зачем коротающая ни себе, ни людям ненужную жизнь.

Есть на свете другая женщина, — она перед вами, — почтенного вида и преклонных лет, которой, казалось, не след и сидеть на скамье позора, на скамье отверженников общества.

А между тем, судьбе угодно было связать общей нитью эти две противоположные натуры» (Плевако Ф. Н. Речь гражданского истца в защиту интересов опеки А. В. Мазуриной).

Другой пример.

«Обвинение в краже колеблется меж двух лиц: между Карицким и Дмитриевой.

Из тех двух лиц, между которыми колеблется обвинений, одно было за 300 верст от места кражи в момент совершения ее, другое присутствовало на этом месте, в обоих вероятных пунктах, т. е. и в деревне, и в Липецке; у одного никто не видал краденой копейки в руках, другое разъезжает и разменивает краденые билеты; у одного не видно ни малейших признаков перемены денежного положения, у другого и рассказы о выигрышах, и завещание, и сверхсметные расходы — на тарантас, на мебель, на отделку чужого дома» (Плевако Ф. Н. Речь в защиту Кострубо-Карицкого).

Мы привели два примера «параллели» из речей Ф. Н. Плевако, чтобы подчеркнуть: в речи судебного оратора эта фигура не является просто украшением, а используется лишь тогда, когда это обусловлено особенностями рассматриваемого дела. Все сказанное нами о «параллели» относится и к другим фигурам украшения. Если фигура не помогает разъяснить и отчет­ливо выразить существенные и необходимые детали, оратор не должен ее использовать.

Фигуры эмоционального воздействия на слушателей. Эти фигуры используются для того, чтобы, воздействуя чувства и страсти слушателя, привлечь его на свою сторону. Они в большинстве своем являются имитацией чувств и переживаний оратора: он ищет для них соответствующее мест в речи и затем произносит.

То, что выражается, является лишь подражанием действи­тельным чувствам: гневу, радости, страху, удивлению, скор­би, желаниям и т. п. Поэтому все сказанное без подготовки, под влиянием действительных переживаний, когда слова воз­никают и произносятся спонтанно, без обдумывания и опреде­ления их места в речи, нельзя считать фигурами.

Рассмотрим следующие фигуры: (1) обращение; (2) воскли­цание; (3) умолчание; (4) усиление или наращение; (5) жела­ние; (6) олицетворение.

(1) Обращение. В грамматике обращение — это слова, на­пивающие того, к кому обращаются. Риторическая же фигу­ра — не грамматическое обращение. Состоит она в том, что оратор прерывает свою речь, чтобы обратиться к живым или мертвым, присутствующим или отсутствующим или даже к неодушевленным предметам. К сожалению, большинство современных судебных ораторов не умеет пользоваться этой фи­гурой. Обращение обычно употребляется лишь дважды: в на­чале и в конце речи. Звучит оно удивительно однообразно: «Граждане судьи!..» или «Уважаемый суд!..»

В речах Ф. Н. Плевако обнаружим совсем другие обраще­ния. Возьмем, в качестве примеров, несколько обращений из речи в защиту Кострубо-Карицкого:

«Так, господа!.. Страстности было много в этом деле. Но где страсти, увлечения, — там истина скрыта».

«...Теперь продолжайте идти по пути этих предположений и будьте уверены: ни одно обстоятельство дела не станет для вас препятствием».

«... Вспомните, наконец, как меняла Дмитриева свои показания, — на это указывали вам все подсудимые».

Из приведенных примеров можно сделать ряд выводов. Первый. Умение разнообразить речь, избегая монотонности, — почти умение говорить. В этом неоценимую помощь может оказать фигура обращения. Она придает речи живость и эмо­циональный накал. Второй вывод. Оратор должен обратить внимание на то, каким образом он переходит от мысли к мысли, и если он при этом решает использовать названную фигуру, надо проследить и за тем, чтобы обращения не были однообразны. Совсем не обязательно каждый раз называть того, к кому обращаешься.

(2) Восклицание — фигура, которая составляется из одного или нескольких восклицательных предложений. В этой фигуре оратор также демонстрирует переполняющие его чувства: сострадание, удивление, негодование, печаль, страх и т. Пользуясь восклицанием, оратор прерывает речь и, повышай голос, высказывает то, что как будто рвется у него из сердца. Таково знаменитое горькое восклицание Цицерона, которое он произносит в первой речи против Катилины: «О времена! О нравы!».

Поскольку восклицание свидетельствует об очень сильных чувствах оратора, эту фигуру целесообразно употреблять только в крайних случаях. Если оно употребляется часто, то речь начинает казаться неестественной. Слишком частые восклицания способны зародить у слушателей подозрение в том, что оратор не справляется с темой, а восклицаниями заполняет пустые места. Однако ключевые моменты в речи оратора должны быть подчеркнуты и мыслью, и эмоционально. Тогда слушатель их не пропустит. Например:

«Да, я говорил это! Непристойные, жестокие слова!»

Это восклицание адвокат использует, когда объясняет, почему взялся вести дело, за которое, по-видимому, не должен браться ни один уважающий себя человек.

(3) Умолчание. Фигура состоит в том, что оратор, не закон­чив мысль, переходит к другой, но из уже сказанного слуша­тели легко могут догадаться о том, что намеренно умалчива­ется. Иногда оратор, прерывая мысль, только намекает на какие-то действия или факты и обещает сказать подробно о них в другой части своего выступления.

Эта фигура используется для имитации гнева или очень сильного душевного волнения, а также для того, чтобы слушатели сами представили сцены и события, которые оратор не в силах передать, не погрешив при этом против истины. Рас­смотрим примеры:

«Теперь я должен вступить в темный лес тех обвинитель­ных предположений, которые опираются, главным образом, на оговор Дмитриевой, имеющий вид чистосердечного созна­ния.

Много ли в нем чистосердечия — это мы увидим...»

(Плевако Ф. Н. Речь в защиту Кострубо-Карицкого.)

Интересно использование названной фигуры в речи С. А. Андреевского по делу Андреева. Биржевой маклер Анд­реев убил жену, и защищать его, не говоря об убийстве, конеч­но, нельзя. У защитника была своя версия объяснения престу­пления, но как он должен себя вести, если к сцене убийства будет постоянно обращаться обвинение? Описывать ее, возра­жая обвинению? Спорить с ним по поводу деталей совершения преступления? Говоря о деталях убийства, адвокат сосредото­чит на этом и внимание присяжных и, таким образом, только навредит своему клиенту. Оратор находит решение: он говорит об убийстве, но используя фигуру умолчания. Основное вни­мание в речи уделяется тому, как жили супруги, что они со­бой представляли, к чему стремились и почему разладилась их семейная жизнь. А о самом убийстве говорится так:

«...схватил жену за руку, потащил в кабинет — и оттуда, у самых дверей раздался ее отчаянный крик...

Андреев выбежал в переднюю, бросил финский нож и объявил себя преступником».

(4) Усиление или наращение: оратор повторяет одну и ту же мысль несколько раз, но использует при этом другие слова. Каждое следующее повторение придает первоначальной мысли большую силу по сравнению с предыдущей. Приме­ром этой фигуры может служить усиление Ше д'Эст Анжа в речи по делу ла Ронсьера. Здесь наращение в силе сказанно­го заметно не только после очередного союза «когда», но и продолжается в последней фразе: каждое следующее сущест­вительное (оскорбление, насилие, жестокость) является более сильным не только с точки зрения значения, но и с точки зрения вреда, причиняемого личности. Каждое из следующих действий является и более тяжким преступлением с юридической точки зрения.

«Когда нам говорят о великом преступлении, вроде того, которое разбирается здесь; когда нам кажется, что оно было направлено против целой семьи, заранее обдумано с какой-то дьявольской злобой, когда жертва его — слабая девушка, подвергшаяся небывалым оскорблениям, насилиям, жестокостям...»

Усиление или наращение становится особенно рельефным благодаря антитезе. Противопоставляется предмет, на который направлено действие (слабая девушка), и самые действия, выражаемые тремя стоящими подряд существительными: ос­корбление, насилие, жестокость.

(5) Желание. В этой фигуре оратор выражает желание что-то сказать или сделать. Обычно такое желание связыва­ется с борьбой за справедливость, установление истины, предотвращение ошибки и т. п.

Оратор нисколько не ограничен словесной Фомой выражения данной фигуры. Желание может быть выражено словом, предложением или даже абзацем. Фигура может быть исполь­зована в качестве вступления для изложения частного вопроса или как стратегическая цель всей речи. Этой фигурой можно начать изложение вопроса, но можно использовать ее в качест­ве завершающей мысли при подведении итогов.

«Я не хочу обвинять ее, но я должен обличить ее ложь» (Плевако Ф. Н. Речь в защиту Кострубо-Карицкого).

Такими словами выражается желание оратора; они начина­ют большой раздел его речи.

«Я пришел с более смиренной целью: добиваться с вашей помощью того, чтобы в годы будущей печали и отчаяния несчастной жертвы закон обязал эту женщину из того, что она еще не прожила или не сумела схоронить от власти, — дать хотя бы ничтожные средства для борьбы с нищетой и го­лодом жертве своего бессердечия» (Плевако Ф. Н. Речь граж­данского истца в защиту интересов опеки А. В. Мазуриной).

Здесь желание оратора совпадает с целью всей его речи. Оно обращено к благородной цели: защитить обиженного, обобранного человека, не способного защитить себя самостоятельно, так как потерпевшая является слабоумной.

Отметим: оригинальный, уверенный в себе и хладнокров­ный человек не должен избегать этой фигуры.

(6) Олицетворение — приписывание свойств живого чело­века неодушевленным, воображаемым предметам или даже абстрактным понятиям. Употребляется в тех случаях, когда оратор считает нужным для живости изображения обратиться к лицам отсутствующим, воображаемым или даже умершим. Оратор может обратиться к неодушевленным предметам или даже отвлеченным понятиям; в таком случае, приписывая им черты живого человека, он как бы оживляет их.

«Если бы твои родители боялись и ненавидели тебя и если бы тебе никак не удавалось смягчить их, ты, мне думается, скрылся бы куда-нибудь с их глаз. Но теперь отчизна, наша общая мать, тебя ненавидит, боится и уверена, что ты уже давно не помышляешь ни о чем другом, кроме отцеубий­ства» (Цицерон М. Ф. Первая речь против Катилины).

Предыдущий пример взят из речи политической; вот при­мер из судебной:

«...а защита невиновного человека вновь обретает голос, которого была лишена...» (Цицерон М.Ф. В защиту Авла Клуенция Габита).

Эта фигура встречается в речах судебных ораторов XIX и XX вв.

«К сожалению, Зайцев не психолог; он не знал, что, ку­пив после таких мыслей топор, он попадал в кабалу к этой глупой вещи, что топор с этой минуты станет живым, что он будет безмолвным подстрекателем, что завтра он будет слу­жить осязательным следом вчерашнего умысла и будет сам проситься под руку» (Андреевский С. А. Речь по делу Зай­цева).

Дата добавления: 2014-10-31