КАТЕГОРИИ: Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748) |
Имеются человеческие жертвы 10 страница
— Как?!. — вскрикнула она. — Да вы что?!. Это правда? — Кричали в толпе... Я сам не видел. «Омоны», гады, похватали народу, покидали в грузовики, в «воронки». Думаю, не меньше сотни скрутили. Кому «ласточку» сделали, кого так... под микитки... Да не волнуйтесь вы так! Надо ждать. Скоро сам объявится. — А-а... Вы не слышали? Что... много убитых? — Какие еще убитые? — заорал, зло оскалившись, лейтенант, который нервно прохаживался неподалеку и слышал каждое их слово. — Давай топай, парень! Ты чего тут слухи распускаешь, провокатор, мать твою?!. «Под микитки...» А ну, гони документы! Но, на счастье, четверо пьяных забулдыг, мотая головами, попытались прорваться за оцепление, и, вмиг забыв о вихрастом, лейтенант кинулся к ним. — Драпать надо! — тряхнул головой студент. — А за Владимира Михалыча не тревожьтесь... Может, тоже задержали. Идемте, я провожу вас. Вам куда? — Мне туда, на тот берег, — сказала Наташа, мучительно всматриваясь в даль улицы, туда, где приоткрывалась еще запрудившая широкое пространство площади, но уже сильно поредевшая людская масса. — Да идемте же! — потянул ее за руку вихрастый парень. — В такой толчее никого не найдешь. Они снова пошли по середине улицы, над которой кружились стаи испуганных голубей. А Наташа Санина шла, смотрела на них, на этих тревожно мечущихся в небе, растерянных птиц, смотрела и шептала что-то, шла и плакала... — Ну, вот и хорошо, — приговаривал студент, — это хорошо. Это стресс так выходит. Вернувшись домой, она ждала и ждала его, выходила на балкон, беспрестанно накручивала диск, набирая его номер... Так прошел весь день, а у нее перед глазами все кружились и пробегали лица, лица, лица — и те подонки, что накинулись на нее в толпе, и промелькнувшие кавказцы, и озверевший лейтенант, и голуби в небе...
Нет, его не было, и она не знала, что ей делать, в этой комнате, которая была вся еще наполнена его дыханием, его голосом, его улыбкой. Вновь и вновь вспоминалось, как он вышел к ней, приняв душ, — сильный и стройный, и его смелый далекий взгляд, и как потом он горько усмехнулся, увидев сгоревшую машину, но чаще прочего опять и опять вставало перед ней, как он удалялся все дальше, подхваченный и уносимый людским водоворотом, и как мелькал над другими головами его светлый затылок, его повернутое к ней лицо, когда он напрасно пытался увидеть ее в толпе. Она не могла есть, ни маковой росинки не смогла проглотить с прошлого вечера, только все пила чай, который должен был взбодрить ее, — так и отец когда-то, когда сильно тревожился или волновался, особенно если что-то случалось на заводе или на полигонах, все гонял чаи, бродил по квартире, стоял у окна и думал. У ее Володи, у Русакова, тут была мать, она жила на том берегу. Их отношения с сыном были сложными, неровными, может быть, поэтому Наташа была едва знакома с ней. Как-то приехали — Русаков хотел познакомить, — но высокая пожилая дама из бывшей городской номенклатуры встретила их подчеркнуто холодно и недружелюбно и на нее смотрела с еле скрытым брезгливо-ироническим интересом и при прощании дала понять, что будет обязана, если подобные визиты не повторятся. Русаков был тогда расстроен и смущен, впрочем, он всегда говорил и делал особый упор на том, что весь пошел в отца — скромного военного инженера, идеалиста-правдоискателя, с которым его мать предпочла разойтись, так как карьера всегда значила для нее гораздо больше, чем теплое семейное болото. Ему было тогда лет десять или одиннадцать, и он, конечно, хотел бы остаться с отцом, да и со стороны матери, скорее всего, возражений не последовало бы, но отец вскоре заболел и, что называется, сгорел в два или три месяца. Ситуация разрешилась сама собой, силою вещей, но как только явилась первая возможность разъехаться и жить отдельно, он, восемнадцатилетний студент, без сожаления сделал это.
Наташа знала всю его жизнь и, может быть, потому так сильно любила его, сохранившегося в нем тогдашнего мальчика, предоставленного всем опасностям юности и одиночеству, и сумевшего прожить до тридцати четырех лет, не запачкав ни рук, не сердца, ни души. Она знала телефон его матери Маргариты Викторовны, давно проживавшей с другим мужем... Теперь, кажется, пришел такой день и такой момент, когда надо было этот номер набрать. Это надо было сделать через силу, преодолев внутреннее сопротивление и неприязнь, тем более что за последние годы отношения Русакова с матерью стали почти враждебными. Это легко объяснялось его понятиями, его политическими и историческими воззрениями, которые были поперек горла старой, закаленной большевичке и ответработнику горкома КПСС. И все же Наташа преодолела себя и в начале одиннадцатого набрала-таки ее номер. — Слава богу, его у меня нет, — услышала она знакомый скрипучий женский голос. — Нет и не было. Да уж, молодец! Заварил кашу со своей шпаной, с этим дерьмократическим сбродом... Догорлопанничался сынок дорогой! Буду только рада, еслитеперь получит свое и сполна. Только о нем и говорят по телевизору. — А что, что говорят?!. — вскрикнула Наташа. — Слушайте, моя милая, — раздельно и желчно выговаривая каждое слово, отозвалась Маргарита Викторовна. — У вас что, телевизора нет? При вашем образе жизни и моральных устоях могли бы заработать и не только на телевизор... Так что, голубушка, сделайте милость, никогда больше мне не звоните и забудьте этот номер. Пошли короткие гудки...
Наташа включила телевизор, удивляясь, как ей самой это не пришло в голову раньше. Экран вспыхнул. По российскому каналу шла какая-то очередная американская белиберда, набор смехотворных штампов очередного изделия какой-то захолустной фабрики грез. Пальба, пистолеты, крутой мордобой, длинные машины, рассыпающиеся пирамиды из пустых коробок... Она переключилась на местный городской канал. За столом в студии сидели рядком бледные, с перекошенными лицами начальники местных органов правопорядка. Было видно, сколько пережили они за этот день, однако, как могли, отбивались от идущих в атаку тележурналистов и сами то и дело пытались переходить в наступление.
— Хотел бы, чтобы нас правильно поняли, — зло бормотал один из чинов в милицейской форме. — Наша обязанность — не допускать проявлений насилия, а уже тем более — массовых беспорядков. В том наш конституционный долг, и мы будем его выполнять... — Хотите ли вы сказать, — не менее агрессивно парировал один из тележурналистов, — что для вас конституционный порядок, который устанавливается такими средствами, — священная корова, что он важнее и дороже для вас человеческих жизней? — Не надо передергивать и загонять меня в тупик! — огрызнулся милицейский начальник. — Если вы пригласили нас, давайте разговаривать корректно и конструктивно, иначе нам придется покинуть студию. — Почему вы не спросите о другом? — повернулся в сторону журналистов известный всему городу Николай Прохорович Мащенко, начальник областного Управления внутренних дел. — Зачем понадобилось нашему выдающемуся демократу господину Русакову выводить людей на улицы с явно провокационными лозунгами, призывающими к насилию? Почему в рядах демонстрантов оказалось столько пьяных и наркоманов? Чтобы разговор шел на равных, вы обязаны были пригласить сюда и его, Русакова, чтобы он посмотрел в глаза родителям тех ребят, что пали жертвой его авантюры. — Мы сами бы хотели этого, — сказал ведущий. — И ваш вопрос правомерен. Однако Русакова пока не удалось найти. — Потому что он сбежал, испугался ответственности, — кивнул Мащенко. — Может быть, кому-то сравнение не понравится, но он повел себя в точности как поп Гапон девятого января. — Я думаю, не стоит спешить с выводами, — заметил один из журналистов. — Мы давно и слишком хорошо знаем Русакова, Чтобы выдвигать подобные нелепые предположения.
— Ничего, — сказал один из милицейских чинов, — начато следствие, оно и установит истину. — Что-то непохоже, — заметил Мащенко, — чтобы вы тут радели за установление истины. Не той, понимаешь, что вам нравится, а подлинной картины происшедшего. — Ну почему же, — сказал один из журналистов. — Мы как раз очень этого хотим. Но мы уже в который раз задаем вам вопрос: кто направил ночью омоновцев в студенческие общежития, где они вели себя, как на боевой операции, будто брали бандитские притоны? Кто санкционировал эти погромы и издевательства? Мащенко побагровел: — Факт сам по себе возмутительный, и мы с ним еще разберемся, а пока ответить не могу. Но повторяю: мы не отдавали такого приказа! — яростно сверкнув глазами, выкрикнул Мащенко. — Не отдавали, вы слышите?! У нас вообще нет данных, будто именно омоновцы куражились и бесчинствовали в общежитиях. Может быть, это вообще одни разговоры, чтобы разжечь страсти! Почему вы нам не верите?! — Ну хорошо. Поверим, — сказал другой журналист. — А кто отдал приказ избивать безоружных демонстрантов, применять слезоточивый газ... Тоже не вы? — Вы как будто не были там! — возмутился Мащенко. — Да, на площадь Свободы были выведены внутренние войска, чтобы предотвратить штурм и захват административных зданий пьяной толпой! Разрешения на шествие и манифестацию не было! Безоружные, говорите? А заточки, а прутья стальные, а ножи?! Мы действовали в рамках закона! — Наша беседа явно перестает быть конструктивной. Мы не слышим друг друга, — постановил ведущий. — Понятно, что теперь, когда случилось непоправимое, никому не хочется нести ответственность за случившееся на площади Свободы, которая стала у нас чем-то вроде российской Тяньаньмэнь... Все у нас, как всегда, — что в Тбилиси, что в Вильнюсе, что в Баку — трупы есть, а отвечать некому. Ну а дальше, дальше уже и не упомнишь всех «горячих точек». Неужели кто-то заинтересован превратить в такую «горячую точку» уже не Грозный или Дубоссары, а один из крупнейших городов России? Прокурор области Герман Золотов поднял руку, и камера взяла почти в полный кадр его взволнованное лицо., — Вы говорите об ответственности? Так вот, со всей ответственностью заявляю, что мы этого не допустим. Со своей стороны, я не считаю этот разговор оконченным. Но пока он беспредметен. Точки над «и» будут расставлены только после тщательного расследования. — Весь вопрос только в объективности такого расследования, — заметил один из журналистов. — Ну что же, — в кадре на экране осталось только приблизившееся лицо ведущего. — Пусть этот острый разговор и не внес успокоения в ваши и наши души, уважаемые телезрители. Но и он, хочется думать, был полезным и остудил чьи-то разгоряченные головы. На одном аспекте все же хотелось бы задержаться. Действительно, всем хочется увидеть и услышать Владимира Русакова. Возможно, его слово и разъяснения окажутся решающими. Владимир Михайлович! Если вы сейчас видите и слышите нас, отзовитесь, придите в студию! Мы готовы в любой момент предоставить вам эфирное время. Ведущий исчез с экрана, и вместо него на иссиня-черном фоне высветилось изображение двух сломанных гвоздик. Заиграла печальная музыка... Но вот она стихла, и Наташа невольно отпрянула от телевизора: на экране появился Геннадий Клемешев и под его подчеркнуто скорбным жестким лицом пробежали титры: имя, фамилия, мэр города Степногорска. — Уважаемые горожане, — сказал он, твердо глядя в глаз камеры, и Наташе почудилось, что он здесь, в комнате, и смотрит прямо на нее, и они снова, как когда-то, наедине... — мужчины, женщины, дети, старики... В этот трудный час, который не изгладится из памяти степногорцев, я обращаюсь к вам как избранный вами мэр, как должностное лицо, обязанное держать ответ перед каждым, в чей дом сегодня вошло горе, в чьих сердцах бушуют гнев и возмущение. Мы потеряли сегодня несколько молодых жизней. Множество раненых и легко пострадавших. Всего этого не должно было быть, но это произошло. Экстремистские силы, о которых мы столько говорили и слышали, кажется, решили, что пришел их час и что от слов они переходят к делам. И вот они, результаты их дел! Случилось так, что эти трагические события произошли в момент отсутствия первого лица нашего региона, уважаемого губернатора Николая Ивановича Платова. Но я был в городе, я организовал штаб по предотвращению еще более широкомасштабных насильственных действий, но, возможно, я принял эти меры слишком поздно, недооценил всей серьезности этой вылазки врагов демократии, а значит, с меня спрос и мне держать перед вами ответ. Теперь что касается роли и участия в этой драме нашего известного общественного деятеля, социолога и публициста Владимира Михайловича Русакова. Со своей стороны я хотел бы категорически отвергнуть любые выпады по его адресу, а уж тем более огульные обвинения в каких-то намеренных провокационных или подстрекательских действиях. Я утверждаю: это полная чушь! Тем более что, как вы все знаете, я могу утверждать это совершенно объективно и беспристрастно. Мы всегда были и, видимо, в дальнейшем останемся оппонентами в политике, а возможно, и противниками. У нас разные подходы к проблемам, разные взгляды. Но хочу подчеркнуть: лично узнав господина Русакова в тот период, когда мы оба с ним были членами нашего областного Законодательного собрания, я мог неоднократно убедиться в его человеческой порядочности и в благородстве его мыслей и устремлений. Так что всякие попытки бросить на него тень считаю абсолютно недопустимыми, и хотел бы донести это до сведения всех, кто меня сейчас видит и слышит. Вы уже знаете, что Генеральной прокуратурой по указанию Президента страны в наш город направлены и уже в самое ближайшее время приступят к работе опытнейшие следователи России. Хочется думать, что, работая плечом к плечу и рука об руку с коллегами из местных правоохранительныхорганов, они сумеют докопаться до истины и откроют нам правду, кто стоял за этими событиями, кто какие преследовал интересы, кто хотел нагреть руки и сорвать куш на бедах и проблемах нашей молодежи и всех обездоленных... Но к чему бы они ни пришли, я все равно чувствую свою ответственность перед теми, кто избрал меня на пост мэра, и даю вам твердое слово, что, если будет хоть один намек на мою личную вину в этой трагедии, немедленно подам в отставку и сложу с себя свои высокие полномочия. И пусть судит меня тогда ваш нелицеприятный народный суд! А пока объявляю в городе трехдневный траур. И... в любом случае простите меня, вашего мэра. Если можете!.. Даже Наташу — и она сама себе не поверила — проняли на миг эти слова: столь горячо и искренне они прозвучали. Она сделала потише телевизор и встревоженно прошлась по комнате. Вновь вернулось ощущение полного одиночества, как тогда, после смерти отца. Наверное, мало что есть страшнее, чем вот эта темнота окна и удушающее волнение от неизвестности, от отсутствия рядом дорогого человека, словно канувшего и поглощенного этой тьмой ночного города. Но что-то еще волновало ее. И не надо было долго гадать,.что именно. И это острое, томительное беспокойство, конечно, было связано с выступлением Клемешева. Что-то там было не так, не так! Нельзя было поддаваться, пусть даже на долю мгновения, этому пафосу и обаянию. Ведь она же знала наверное, одна из немногих, но знала наверняка, кто он таков, что у него за душой и какова цена этой возвышенной риторики! Ну да, конечно, волнение резко усилилось, едва только он заговорил о Русакове. Почему он заговорил о нем? Причем не как-нибудь, а вот именно в таком духе? Ведь они не просто оппоненты, они неприятели по существу, принципиальные противники! И это в общем-то тоже ни для кого не секрет, даже несмотря на то, что несчастное замордованноеслово «демократия» во всех формах и падежах какой год уже не сходит с языка Клемешева. Они — антиподы, и она осведомлена об этом так точно, как никто. Антиподы во всем! Так почему, что побудило Клемешева именно так заговорить вдруг о своем явном недруге?.. Ее мысль бежала все дальше, и чем дальше она уходила, тем все страшнее ей становилось от какой- то неоспоримой внутренней логики, которая приоткрывалась ей и от которой в буквальном смысле волосы шевелились на голове и холодный пот покрывал виски. Надо было дождаться утра, дожить до него, снова увидеть рассвет и с первыми солнечными лучами начать поиски. А пока нужно было заставить себя взять в руки телефонный справочник и начать методичный обзвон всех служб и учреждений города, где могли хоть что-нибудь знать о судьбе ее Русакова, тем более что при нем всегда была целая стопка документов, удостоверяющих личность, — и водительские права, и университетский пропуск, и читательский билет, и роскошная красная книжка с тисненым гербом города на корочках, подтверждавшая, что Русаков Владимир Михайлович является депутатом Законодательного собрания Степногорской области. Но прежде чем звонить туда, она для верности все же поочередно связалась со всеми общими знакомыми и друзьями Русакова, потом обзвонила общежития, даже зачем-то ночному дежурному университета и только потом трясущимися руками начала набирать телефоны приемных покоев больниц. К двум часам ночи был исчерпан и этот список. Его не было нигде... Она сидела и, оцепенев, смотрела на два телефона, два последних телефона, набрать которые было почти немыслимо, совершенно невыносимо: городского клинического и мединститутского моргов. Но наконец собралась с духом и позвонила в первый, а после и во второй. Нет, и там не было его! Счастье охватило ее, несказанное, невыразимое счастье. Его не было, не было там! Грубые мужики, видно ночные служители или сторожа, куда-то ходили, рылись в каких-то бумажках, но такого трупа не нашли, хотя и было доставлено несколько неопознанных. — Так что утром приезжайте, поищите, может, найдете... Но Наташа уже верила, она уже не могла отказаться от этой веры, она держалась за эту надежду, как птица в полете опирается на воздух.
Рейсовый «Ту-154» авиакомпании «Внуковские авиалинии» совершил посадку в аэропорту Степногорска на два часа позже, чем следовало по расписанию. И это никого уже не удивляло, стало привычным и рутинным. Как, впрочем, обыденным сделалось и резко усилившееся у всех, кому приходилось теперь пользоваться самым быстрым видом транспорта, ощущение безоглядной покорности судьбе в неотвратимом приближении к небесам. Все были наслышаны, что за последние годы численное расхождение между взлетами и «посадками самолетов российского воздушного флота резко увеличилось и тенденция эта никак не хотела поворачивать в обратную сторону. Так что каждый потенциальный воздушный седок, отдававшийся на волю Божью, невольно испытывал сильные эмоции цирковых вольтижеров, работающих без сетки. Но так или иначе, самолет прибыл по назначению, и чрезвычайно повеселевшие в связи с этим Турецкий и его команда сбежали по трапу на землю столицы степного края и бодро направились в сторону аэровокзала. По роду службы «важняку» Александру Борисовичу Турецкому приходилось пару раз бывать тут еще в советские и первые перестроечные годы, но командировки были короткими, и город он помнил только в самых общих чертах. Впрочем, по договоренности руководства Генпрокуратуры с местным начальством их должны были встретить с машиной, разместить и поселить в удобном для работы и безопасном месте. Но то, что произошло у входа в огромный стеклянный сарай типового здания местной «воздушной гавани», оказалось полной неожиданностью. Помимо троих сотрудников областной прокуратуры, прибывших для протокольной встречи высоких столичных коллег, тут же оказалась и куча местных журналистов с диктофонами и телекамерами, не упустивших возможности использовать их прилет в своих сенсационных интересах. А это был сюрприз не из приятных. «Хотел бы я знать, — подумал Турецкий, — с чьей подачи нам изволили подложить эту жирную свинью? Москвичи удружили или здешние подсуетились?» Так или иначе, но он никак не мог рассчитывать на то, что с первой же минуты сделается здешней знаменитостью и каждый мальчишка уже завтра сможет ткнуть в него пальцем на улице. Что за черт! Провинция, мать ее! Кажется, ни о профессиональной этике, ни о конспирации даже во имя их личной безопасности тут думать и не помышляли. А может, как раз и смотрели дальше и преследовали вполне определенную цель — сразу и с места в карьер показать их всей области, и прежде всего тем, кому он, Турецкий, совсем не хотел бы раньше времени показываться на глаза. Это была подстава, подлая подножка, как бы сразу все расставляющая по местам и дающая понять, что скучать здесь не придется. Он сердито поздоровался за руку с чиновниками облпрокуратуры, представил своих коллег. И с ходу перешел в атаку: — Охотно верю, что вы рады приветствовать нас и так далее... Только не надо было всей этой чехарды. Вы же к нам теперь по телохранителю не приставите? — Сочувствуем и отлично вас понимаем, Александр Борисович, — кивнул один из встречавших хозяев, заместитель прокурора области. — Некрасиво получилось. И мы еще попробуем разобраться, кто поспешил раззвонить день и час вашего прилета. А их уже окружили журналисты и журналистки со своими микрофонами-диктофонами, объективами, вспышками и прочими прибамбасами для наглядного запечатления. Деваться было некуда — Турецкий принял бой на себя, а Рыжкову и Данилову взглядом приказал смыться или уйти в арьергард, чтобы не фиксировались в кадре. — Господин Турецкий, верно ли, что сегодняшние события вызвали серьезную обеспокоенность в Москве и даже в Кремле? — Могли бы вы подтвердить или опровергнуть сообщения «Радио России» и НТВ, что это дело взято на личный контроль Президентом страны? — Связываете ли вы утреннюю трагедию, из-за которой вас сюда прислали, с предстоящими выборами губернатора области? Они были, как всегда и всюду, назойливы, беспардонны и нахальны. То есть журналисты как журналисты, репортерская свора, готовая на все, но в этих Турецкому, возможно, из-за собственного раздражения, почудился, помимо их чисто профессионального интереса, какой-то скрытый, ехидный подтекст. А видеооператоры старались, как могли, и фиксировали его во всех ракурсах, позах и поворотах на две большие бетакамовские и несколько маленьких камер. Возможно, их наступательный энтузиазм подогревался и тем, что все-таки как-никак люди прождали его, протомились тут лишних два часа и теперь хотели возместить бездарно проведенное время энергией натиска. — Господин Турецкий! — К нему протолкалась разбитная худенькая девица в мужском свитере не по росту и с дорогим микрофоном с эмблемой местного телевидения. — Верите ли вы, что сумеете распутать клубок, который запутывали, может быть, вовсе и не здесь, а у вас, в Москве? Он знал: с этим бойким бесцеремонным народцем надо держать ухо востро и не расслабляться ни на секунду. — Знаете, — решил все это перевести в шутку Турецкий, — вас, кажется, кто-то ввел в заблуждение. — Я прибыл в ваш город, что называется, с частным визитом и как частное лицо, на день рождения внучатой племянницы. Так что никаких комментариев, никаких гипотез. Я — свободный турист, и не более того. Так что, увы, дамы и господа. Увы! увы! Он не хотел обижать, не хотел разочаровывать их. Он и сам, если и не на половину, то уж точно на четверть заделался газетчиком, хоть и не таким шустрым, оперативным профи, как эта настырная команда. А потому знал, как трудно достается хлеб людям их профессии. Но в то же время он знал и то, как подло и вероломно умеют они вывернуть и извратить любое сорвавшееся с языка слово, сколько могут присочинить, а то и просто выдумать ради своего пресловутого «жарева», и никоим образом не хотел попасться на чей-то припрятанный крючок. Услышав насчет племянницы, журналистская шатия-братия дружно разулыбалась, давая понять, что все они ребята с головой и оценили его нескладный юмор. Он тоже чуть улыбнулся: — Возможно, некоторые из вас знают, что я, грешным делом, тоже пописываю иногда в одной весьма уважаемой газете. Так что даю вам слово, как товарищ по ремеслу, что, как только представится малейшая законная возможность, немедленно оповещу вас обо всем интересном самыми первыми. Помимо своего начальства, разумеется. Но пока, друзья, войдите в мое положение. Наверняка на текущий момент вы знаете намного больше меня. И вполне допускаю, что это я, а не вы должен рассчитывать и надеяться на вашу, как теперь говорят, информационную поддержку. Поэтому хочу верить в наше плодотворное взаимополезное сотрудничество. И еще один момент: я имею обыкновение самым внимательным образом просматривать прессу. Так что прошу запомнить: если я обнаружу в какой-нибудь газете или телепередаче заведомую химию или туфту, и ваше издание, и ваш канал и лично тех, за чьей подписью пойдут липовые материалы, немедленно занесу в свой черный список. Прощайте, желаю вам успехов! Надо ехать разбираться, что у вас тут за дела. Работы, думаю, тут будет невпроворот. Засим позвольте поблагодарить вас за внимание и откланяться. Он поклонился, покрепче ухватил ручку своего «дипломата», поправил на плече широкий ремень большой дорожной сумки и двинулся образовавшимся коридором к широким стеклянным дверям аэровокзала, туда, где их ждала машина областной прокуратуры. На душе было противно и горько во рту. Вся эта болтология с представителями средств массовой информации, разумеется, была звуком пустым. И наврут, и наплетут, и выставят в каком- нибудь смехотворно-идиотском виде. Но дело было, конечно, не в этом... Главное; что тот, кто хотел, получил интересовавшую его информацию: их портреты, что называется, в фас и профиль. Не могли же они прикрываться газетками, как какие-нибудь пойманные с поличным щипачи-карманники или путаны из ресторанов. День уже клонился к вечеру, и устраивать предполагавшуюся вводную встречу и совещание для общего ознакомления и определения самых первых шагов, разумеется, было уже поздно. То есть он, конечно, напрягся бы и не прогнулся... Но когда он намекнул о своих намерениях, посланные встречать его местные кадры так поскучнели и сделали такие большие глаза, что Александр Борисович махнул рукой. Встречавшие оживились и немедленно вы- ступили с контрпредложением направиться в некое хорошее место, помянуть погибших, а заодно отметить их прибытие и обмыть, как и положено русским людям, будущие успехи их совместного предприятия, но Турецкий, переглянувшись со своими, только пожал плечами и сообщил, что, к великому сожалению, от столь любезного приглашения вынужден уклониться, поскольку вот уже семь лет в рот не берет, а грядущие успехи непременно надо будет как-нибудь отметить по завершении сего начинания, если они будут, конечно, эти самые успехи. А авансы тут ни к чему, порочная практика, и уж тем более для таких суеверных чудаков, как он, их покорный слуга Турецкий. И уж тем более в этот день, когда на мостовых главной площади города пролилась кровь. Они катили к спецгостинице, где было определено им жительство, и Турецкий смотрел в окна машины на город, где всего двенадцать часов назад произошло взволновавшее всю Россию побоище. Встречавшие обиделись на то, что он не оценил их радушия и гостеприимства, и смотрели в сторону. Но потом все же продолжили общение и решили прояснить несколько организационных моментов. На вопрос, не будет ли он возражать, если ему на все время пребывания в городе будет придан личный охранник, Турецкий, взвесив, что было бы лучше иметь постоянно за спиной соглядатая или напороться где-нибудь на незнакомой улице на перо, пулю или пику, решил, что жизнь хоть штука и не последняя, но в его теперешнем положении свобода рук и свобода маневра тоже вещи далеко не лишние, и, горячо поблагодарив, отказался, отлично зная, что наблюдение за ним в любом случае будет вестись, так сказать, на неофициальной основе. У него была к ним только одна просьба, еще до вылета из Москвы переданная по факсу: немедленно по прибытии в город обеспечить его группу разномасштабными картами города и области с тем, чтобы он смог как можно скорее разобраться в топографии и выучить назубок весь район предстоящих им следственных мероприятий. В распоряжение Турецкому в Москве были приданы два еще молодых, но уже достаточно опытных, отлично зарекомендовавших себя следователя — Женя Рыжков и Миша Данилов, отличные парни, с которыми у них уже давно установились наилучшие рабочие и человеческие отношения. И когда они остались, наконец, одни в уютном одноместном гостиничном номере Турецкого, он провел их первое оперативное совещание. — Значит, так, ребята, — начал он в привычной манере, далекой от унылого официоза. — Вы, конечно, помните напутствие нашего друга и шефа Константина Дмитриевича. И прибавить мне к его золотому слову, смешанному со слезами, нечего. За исключением небольшой поправки: все, что говорил он там, в Москве, — мудрая схоластика, а нам тут предстоит ковыряться во вполне конкретном дерьме. Тебе, Миша, — повернулся он к Данилову, — поручается на первое время исследовательский фронт работ — городская библиотека, зал периодики, газеты. Причем не только за последние месяц или два, а не менее чем годовой давности. Надо понять динамику и вектор развития здешней ситуации. Ты, — он повернулся к Евгению, — берешь на себя проблему местных структур — администрация города и области, областная дума, студенческое движение, политические партии и организации. Бери весь спектр, от экологов до гинекологов. Особое внимание — движению «Гражданское действие» и всему, что с ним связано: история, акции, тенденции развития и прочее... — А вы, Александр Борисович? — спросил Данилов.
Дата добавления: 2015-07-02; Просмотров: 349; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы! Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет |