Единство права и морали состоит в том, что 1 страница

Я.

ОН.

ОН

Он

ОН

Он.

Марина Важова

Контактная информация.

Персональные данные участника соревнований (спортсмена).

Персональные данные участника соревнований подлежат обработке в соответствие требованиями Закона № 152-ФЗ «О персональных данных».

Письменное согласие на обработку его персональных данных даётся участником соревнований при подписании заявочной карточки в соответствии с п.15 настоящего положения.

По всем интересующим Вас вопросам, касающимся организации и проведения Кубка Шебекинского района по жиму лежа, Вы можете связаться с организатором соревнований Лыковым Николаем Анатольевичем (e-mail: [email protected] тел.: [phone]) или с главным судьей соревнований Коробейниковым Денисом Юрьевичем

(e-mail: [email protected] тел: [phone]).

16. Настоящее Положение служит официальным вызовом на соревнования!

ОН МЕНЯ БОЛЬШЕ НЕ ЛЮБИТ…

Он меня больше не любит. Он любит ее, он без ума от нее, он весь в ее власти. Мой мальчик больше не любит меня. Не хочет меня видеть, не хочет спать со мной, обнимать меня, говорить «моя девочка-белочка». Еще вчера он был в смятении, предполагал, что его околдовали. Он стремится ко мне, но какие-то силы тащат его к ней.

«Когда к тебе еду, уже перед Островом засыпаю за рулем, просто вырубаюсь. Со мной этого никогда не случалось», – его голос в телефонной трубке отстраненно спокоен. Он тянет слова, делает долгие паузы.

«Я тебе звонила весь вечер, до двух часов ночи, потом в восемь утра. Ты где был?», – глупый вопрос, но я задаю его.

«Я был дома, я спал, просто очень устал и не слышал твоего звонка», – бесстрастный ответ.

«Неправда, ты ездил к ней, ну скажи, что был у нее, я ведь все равно это знаю! Я не ревную, только не люблю ложь», – мой голос возбужденно дрожит, понимаю, что требую невозможного, но все не унимаюсь: «Гораздо лучше, если ты признаешься, и мы со всем этим покончим».

«Мне не в чем признаваться, я был дома и спал. Спроси Славку, он последний от меня уходил, после ночных новостей», – без эмоций, на одном тоне.

Как же, «спроси Славку», брат всё-таки.

Но это – вчерашний день. Сегодня все встало на свои места, алкоголь прорвал плотину. Он ушел от меня, он живёт с ней. Он бросил и собак, и садик наш чудесный, – все, что создали мы вместе. Ему это безразлично, он видит только ее, он обнимает ее у меня на глазах, так нежно-нежно. Оба смотрят с вызовом, в их взглядах я читаю: «Мы любим друг друга, а ты нам мешаешь, уйди».

Они собираются поселиться в его квартире, в двухэтажке. С крыльца своего дома я вижу окна его спальни, вижу, как они, весело перебрасываясь шутками, отдирают старую краску, моют стекла. Они демонстрируют всему деревенскому миру своё счастье, ничуть не заботясь обо мне. Им просто на меня наплевать. Откуда этот цинизм, что я им сделала? Бросаюсь перед ней на колени: «Пожалуйста, очень тебя прошу, поживите пока у тебя, в Пушгорах, не появляйтесь здесь хотя бы месяц, дайте мне придти в себя, привыкнуть».

«Где захотим, там и будем жить…», – это он говорит своему брату.

«Что мой мужчина скажет, то и буду делать, я так воспитана, – это говорит она, глядя на меня с деланной улыбкой, – А ты выбери кого-нибудь по себе, он молод, он тебе не подходит. Ты найдешь себе пару, а его отдай мне, мы любим друг друга».

Да, я старше его на двенадцать лет, она – только на шесть, но разве в этом дело?.

«Тогда не позволяй ему пить, он болен, он погибнет, если все начнется снова», – я, похоже, совсем не ощущаю действительности: какая мне разница, будет он пить или нет, ведь он больше меня не любит, он уже не мой, мне никогда его не вернуть.

Он не торопится взять свои вещи. Они ремонтируют новое гнездышко, к тому же у ее сына завтра юбилей, 25 лет. «Дня через три я все заберу, пока не до того», – не глядя на меня, говорит он. Обливаясь слезами, складываю все по коробкам, подписываю, что где, составляю на веранду. Сердце выплясывает в груди: то совсем замирает, то колотится со страшной силой.

Не могу оставаться дома, хожу по деревне, а в мозгу рефреном ухает: «его больше нет, его больше нет», как будто он умер или уехал в Америку. Иду гулять с нашим рыжим Лачиком. Пальцы сами набирают sms-ку: «Мне очень плохо». Незамедлительный ответ: «А мне хорошо». Господи, не может быть, он не мог, не мог.… Пишу снова: «Это не твои слова, она тебе шепчет, эта ведьма». В ответ звонок и жесткое, нарочито развязное: явно для её ушей: «Я тебе так много должен, что ты меня достаешь?! Отстань от нас, не звони больше!»

Жестокий, жестокий, ты мне должен только одно – свою жизнь! Лежал бы давно под высокими соснами, где покоятся все твои друзья-ровесники.

Май 2001 года.

Он в длительном запое, родня его не принимает, ни куска хлеба, ни стакана молока. Промышляет редкими халтурами, которые ему добывает друг Телегин. Дом сгорел: они с батей оставили включенной сушилку для грибов и ушли обмывать то ли похороны, то ли чье-то рождение. После пожара жил два года в бане «по-черному». Безработный, без документов, в черной затасканной робе, в тапочках на босу ногу со стоптанными задниками. Две белых горячки, ласково именуемые «бельчонками», психиатрическая больница. На мой вопрос: «Ты кого привел, он же законченный алкаш?» Телегин отвечает: «Мы напарники, под мою ответственность». Они разбирают старые сараи у меня на участке. Оплата «жидкой» валютой: с утра – по 100 гр., в обед – по стакану, окончательный расчет – либо спиртом, либо деньгами. Первое предпочтительнее.

Кормлю обедом. Это единственное их питание за день…

Задыхаясь, бегу к дому. Не могу больше, надо что-то делать! Но что, что, что?! Неважно что, лишь бы успокоиться, забыть его, не страдать, не рыдать! Вот его вещи. Я их аккуратно сложила, как любящая жена собирает своего мужа в дальний путь. Так вот, никакого дальнего пути, никаких вещей! Всё сжечь, сжечь! На старом фундаменте, где мы каждый год поджигаем мусор, развожу костер. Пламя разгорается на удивление быстро, я тащу всё из коробок и бросаю, бросаю в огонь. Когда дело доходит до рыболовного и охотничьего, на секунду останавливаюсь. Это самое дорогое, что у него есть, я знаю, это его настоящая жизнь. Пыл мой уже поумерился, я готова отступить. Но взгляд неожиданно цепляется за голубую книжечку, лежащую под патронами. Сберкнижка, на ней 50 тысяч, положены два года назад. Ничего об этом не знала.

Обида и ярость вспыхивают с новой силой, как и костер, куда летит новая резиновая лодка и все рыболовные снасти. Патроны (тяжелые заразы!) сначала топлю в ведре, потом выбрасываю в помойную яму.

Не заметила, как наступила ночь. Всё, финита ля комедия. Грохаюсь в постель и мгновенно засыпаю. «Горе превратило Маргариту в ведьму».

На следующее утро сквозь сон слышу характерный звук мотора нашего УАЗика, затем – стук в окно. Его голос: «Открой, я на минуту, только рыбацкое возьму». Через дверь отвечаю: «Здесь твоего больше нет, уходи».

«Перестань валять дурака, не бойся, я на рыбалку, возьму спиннинги и уеду», – раздражён, явно с похмелья.

«Я все сожгла, а патроны утопила. Уходи, а то буду звонить в милицию», – это факт – я его боюсь. Через какое-то время он приходит со Славкой. Рыжая улыбающаяся морда появляется в окне: «Пусти меня, пожалуйста, я только рыбацкое для братана возьму».

«Ничего больше нет, я все уничтожила», – Славик смотрит мне в глаза и верит сразу. Дальше – страшно вспоминать. Я устраиваю осаду, боюсь выходить из дома. И хотя все куплено мной, – это его вещи, они выбирались для него, они были им любимы, особенно ящичек с блёсенками и другими рыболовными игрушками. Он убит, он в горе, он в ярости. Наконец-то я пробила брешь в его равнодушии. Он меня ненавидит, а это уже кое-что.

Уже второй месяц, каждое утро, еще не проснувшись, я прокручиваю в уме эти сцены. Лекарства, спиртное, развлечения – всё это помогает на время. Иногда вообще не помогает, и тогда я реву, рыдаю в голос, повторяю: «Господи, помоги мне, Господи, будь милостив, спаси меня, не дай погибнуть!» Ничего не могу делать, ни к чему нет интереса, веселье сумасшедшее, разговоры бредовые, поступки нелогичные. Еще немного, и от меня устанут лучшие друзья. Я останусь совсем одна.

А они готовят ужин, вместе расстилают постель, шепчут друг другу ласковые слова. Он наверно, называет ее галкой голубоглазой, как звал меня раньше, но это имя ей больше подходит, она, действительно, Галка голубоглазая.

Июль 2001 года.

Улыбки, прикосновения, взгляды. Я недавно разошлась с мужем, а тут такое явление: парень фактурный, интересный, если помыть, немного приодеть, может, и сгодится на что? Интересно, когда он в последний раз был с женщиной? Спрашиваю у Телегина. Он точно не помнит, давно было, на двоих одну брали, но это еще в конце зимы. Я топлю баню, они моются, потом мы все вместе идем на озеро. На обратном пути шепчу ему: «Отведи Телегина домой, а сам приходи». Ночь, что за ночь!

Лето было жаркое, раз ночью купались голышом. Вдруг набежала ватага молодежи. Мы сидели в воде, сколько могли, потом решились: с гордо поднятой головой, держась за руки, вышли на берег. Позже Янка сказала: «Вы прямо светились». Янка – дочка нашей подруги Люды, тогда еще не было аварии и коляски…

Знаменательный день, когда его пригласили в совхоз чинить трактор. Я кладу ему в карман чистый носовой платок. Вечером приходит радостный, весь сияет: «Достал платок вытереть пот, все онемели!!!».

Что за жизнь – нигде не могу найти себе место! Еду в Деревню – волна боли захлестывает меня, а уж если встречаю их …. Вся душа разрывается, когда из-за холма показывается высокий силуэт нашего УАЗика. Издалека вижу тонкую руку, согнутую в локте. Там раньше сидела я, так же держась за поручень. Это был мой зеленый конь. Теперь я ловлю звук его мотора, я боюсь его встретить, я скрываюсь от него.

В Питере чуть легче, работа отвлекает, но вечера и выходные – просто невыносимы. Все говорят: успокойся, выкинь его из головы, он тебя не стоит. Ты такая интересная, умная, самостоятельная, зачем тебе этот мужик? А я становлюсь неинтересной, глупею на глазах и теряю себя.

Но вот однажды я встретила ЕГО. Такой «эльгрековский» тип: высокий и худой, лицо вытянутое, уголки глаз, бровей, губ чуть опущены, длинные черные волосы зачесаны назад. Видно, что в жизни больше привык к потерям, чем к удачам. ОН сразу мне понравился, впоследствии оказалось, ОН нравился почти всем, но был давно и прочно женат. Потом с полгода мы с НИМ не виделись, за это время вся моя жизнь покатилась под горку. А теперь мы вновь встретились, и я поняла – ОН тот, кто мне нужен.

Мы приехали в Деревню, и ОН уезжал только на следующий день. Садимся ужинать, пьем коньяк, а я все думаю, как к НЕМУ подойти. ОН не дает никакого повода: не смотрит внимательно, не дотрагивается как бы невзначай, ОН, как всегда, доброжелателен и услужлив. Как же с НИМ сблизиться, ведь ОН называет меня по имени-отчеству, на Вы, дистанция огромная, а времени совсем не остается, уже за полночь. Наконец, будь что будет, я решаюсь: «Ты поспишь со мной?». Боже, боже, что сейчас я услышу! Легкая пауза, и ОН без всякого смущения отвечает: «Да. Конечно. Я не против».

Уф! Мы в постели, но как все сложно! Видно, за эти месяцы тоски, обид, баталий я полностью вышла из строя. Ничего не чувствую, как под наркозом. А ОН так старается, чтобы мне было хорошо, так нежен, так раскован! Постепенно оттаиваю и завожусь. Какой чудный, какой свободный, заботливый! А самое замечательное – все время смотрит на меня, на мое лицо, просто глаз не сводит. Такое редко встретишь, мужчины вечно заняты собой. А ОН глазами впитывает мои эмоции и загорается от них. Час сна – и мы снова в объятьях друг друга. Руки, губы живут своей жизнью, они сами знают, что надо делать. Молю, чтобы это подольше не кончалось! Потом ОН мне скажет: «Ты не думай, это было нужно не только тебе. Я уже стал сомневаться в своих возможностях. Давно не спал с женой».

ОН уехал, а мир вокруг меня чуточку переменился. Хожу и улыбаюсь, всех этим удивляя, ведь последнее время мои глаза были в постоянной готовности точить слезы. Конечно, они и сейчас на это настроены, но реже, а слезы не такие горькие. Мысли нет-нет, да и собьются с привычной траектории на новую. Теперь ОН становится объектом мечтаний и переживаний. Нравлюсь ли я ЕМУ, захочет ли еще встречаться, как совмещать рабочие отношения и личные? Потом это станет даже нашей фишкой: «А ты прикажи, тогда я буду это делать», – это ЕГО реплика. «Так, в субботу корпоративный культпоход на концерт, будешь ты и я», – это моя придумка.

«Я неплохо справляюсь с двойной ролью, я ведь тебя не подвожу?», – очень серьезен и добавляет: «Не беспокойся, я никогда не воспользуюсь своим положением, ты можешь ничего не опасаться».

В очередной раз мы едем с НИМ в Деревню. Уже по дороге спрашиваю: «Ты ведь сможешь задержаться у меня до завтра?» Немедленный ответ: «Это исключено, жена очень ревнива, будет скандал». Так, приехали… Получила, что хотела. Сижу молчу. ОН нервничает: «Надо было заранее предупредить, я бы ее подготовил, придумал что-нибудь». Молчу, обдумываю ситуацию. Конечно, нужно было договориться, но я боялась, что ему это – лишние хлопоты. Боялась, что он откажется, да еще и аргументы представит. Кстати, у меня тоже есть аргумент. Останавливаемся поразмяться, ОН курит, а я спокойно и холодно говорю: «Скажи, если бы между нами ничего не было, ты бы тоже сказал «Это исключено»? Или все же попытался с ней связаться и объяснить ситуацию? Мне с тобой нужно все заранее обговаривать, не допуская ни шага в сторону?» ОН очень огорчен, но продолжает твердить своё: «Я обязательно с ней поговорю, в следующий раз проблем не будет, но сегодня я должен сразу ехать назад». В следующий раз проблем, действительно, не было. ОН остался, и всё получилось так здорово…

«Сколько тебе лет, слышишь?» - он удивленно улыбается, видимо, выражение моего лица еще то…

Мы решили, мы вместе решили, что никогда (никогда не говори НИКОГДА, - это ЕГО реплика) наши отношения не разрушат ЕГО семью. Особенно это было важно мне, я только что пережила подобный кошмар и не хотела никому причинять страдания, через которые все еще продолжала проходить.

Но теперь, уезжаю в Деревню, я больше думала о том, как ОН приедет за мной, как мы сможем, ни от кого не таясь, хотя бы сутки быть вместе. Я мечтала проснуться утром и увидеть ЕГО черные волосы на моей подушке, безмятежное лицо, всегда обращённое вверх. У НЕГО - моя привычка: обнять подушку со всех сторон, соорудить из неё нечто вроде большого воротника и «приудобниться» в нём, спрятав руки вовнутрь.

«Мне так нравится видеть тебя в своей постели, - говорю я утром, заметив, что ОН проснулся, - а то всякое бывало… Так молотком бы и треснула!».

«Все молотки срочно убираем», - сам смеётся, но суровую картинку запоминает, потом не раз спрашивает: «Ну как, пока ещё молотком не хочется?»

Это случилось ночью, часа в два. Я спала в своей, как одна моя знакомая называет, девичьей, и еще до стука в окно почувствовала, что он где-то рядом. Стояли белые ночи, и хотя на псковщине они не такие светлые, все же был виден силуэт за занавеской.

«К тебе можно?» – голос неуверенный, с хрипотцой.

«Заходи, я сейчас открою», – не сомневаясь и не боясь, иду через анфиладу дверей и открываю ту, что выходит в сад.

«Разреши войти?» – вопрос праздный, потому что он уже здесь и идет за мной следом. Я к столу: «Садись. Что-то случилось?»

За стол не идёт, прямиком в спальню: «Можно я лягу? Мне что-то плохо…». Хочу предложить ему диван, но он направляется к кровати и ложится там, где спал всегда.

«Ты бы разделся, что ли…» – говорю я, а сама думаю, зачем мне все это? Особенно теперь, когда всё так изменилось.

«Конечно, конечно» – быстро скидывает с себя одежду и забирается под одеяло.

Ложусь рядом, на самый край, запеленавшись в рубашку. Тут же мощный рывок – и я уже сверху, а его руки, мужицкие, шершавые, столько лет знакомые, обхватывают спину как-то разом: от затылка до самых ног: «Не могу больше, хочу, чтобы было так, как раньше. Устал жить в этом дурдоме!» И потом, целуя вскользь, но сжимая все крепче, повторяет: «Я так соскучился, хочу к тебе, хочу нормальной жизни».

Сентябрь 2001 года.

«Ты скоро уедешь?», - он расстроен и подавлен.

«Да, пора в Питер. Мне с тобой очень хорошо, у меня никогда еще не было такого прекрасного лета, но за дела пора браться», - мне жаль его, но всё кончилось.

«Я боюсь тебя потерять, что мне сделать, чтобы быть с тобой?» - у него почти слезы на глазах.

«Прости, но я не могу тебя взять с собой, ты много пьешь, вряд ли кто поймет мой выбор».

«Я не хочу с тобой расставаться, я хочу бросить пить, я болен. Пожалуйста, вылечи меня».

Мы уехали в Питер, ходили по ресторанам, на концерты, встречались с моей роднёй.

Потом пошли к знакомому врачу Пал Санычу, и сделали химзащиту. Я купила ему многозарядное ружье, это я-то, противница всякого насилия! Тёплая куртка, ботинки-вездеходы, рыбацкое и охотничье, – он преображался на глазах. Мои приняли его хорошо, всем он понравился: добрый, простой, скромный.

«Я охотник, мне нужна собака, лучше лайка, а еще лучше – карело-финская лайка» - это уже реальная просьба.

В Питерском охотобществе с сожалением отдали рыжего щенка с родословной. «Вряд ли вы его к нам на выставку привезёте, - огорчался председатель, - всего 48 карело-финских лаек по Северо-западу». Мы назвали его Лаки - счастливчик.

«Нам нужна машина, проходимая, чтобы ездить по лесу, на рыбалку и на охоту».

У моего приятеля, автогонщика Саши Макарова оказался лишний УАЗик. Его и купили не торгуясь, особенно после того, как Саша въехал на нем с берега залива вверх по лестнице прямо к гостинице «Прибалтийская». Символичным был цвет с названием «Зелёный сад».

Еле вырываюсь из его объятий и, пытаясь быть спокойной, отвечаю: «Ерунда, все образуется, помиритесь». Я глажу его по голове и плечам, а он, большой и сильный, что-то лепечет про какие-то обои, тросик. По ходу дела выстраивается такая картина. Вечером он со своей голубоглазой и ее братом ехали со смотрин, для брата невесту сватали. Жаркий день, невеста на славу угостила, обратно едут разморенные, а тут – я на дороге.

Ну, и что такого, я с собакой гуляла, издалека мотор нашего УАЗика услышала и обернулась. А Лачик, умный и гордый, сделал вид, что чужая машина, и сиганул в кусты.

«Ну да, ты остановился и спросил, не надо ли меня довезти, а я сказала, что с Лачиком гуляю, чего мне ехать?», – на самом деле я стояла как деревянная, но потом ближе подошла и вижу – она отодвигается, чтобы мне место освободить. «Ты еще переспросил, точно ли? А я говорю: езжайте, я с собакой гуляю. Вы дальше поехали. И что?»

«Так она меня тут же пилить принялась, зачем я предложил тебя подвезти. У Надиного дома, вдруг раз – машина встала. Пока разбирался, что к чему, она все мне зудела, что я тебя люблю, раз остановился. И зачем ты не села! Лучше б села, она бы при тебе не стала… Ну, и довела она меня! Я ей велел проваливать, она пошла за вещами. Мы с Серёгой тросик зажигания прилаживаем, уже все починили, а ее нет и нет. Пошел я следом, думаю, что-то неладно. А она, б…дь, уже все обои в кухне оборвала, всё, как кошка, спустила».

«Ну, она их сама покупала, сама клеила, сама и оборвала», – возражаю я.

«А за что, не могу понять?! За то, что я тебя подвезти предложил?!» – опять то ли кричит, то ли рыдает. Чувствую, что неприятное впереди: «А ты что?»

«А я ей по морде как заехал, она затылком об стену. Думаю, забил, худая она очень стала, легкая, как куропатка. Так нет, встает и опять за остатки обоев, да еще кричит: мол, сегодня же тебе изменю. Тут я ее как начал метелить, она только по кухне летала».

«Так ты что, ее совсем, что ли?» – я в ужасе обмираю.

«Не, очухалась, отвез ее со шмотками в Пушгорики. Все, хватит, нету моего терпения! День и ночь про тебя мне жужжит, телевизор перекрывает. Я – на балкон, она продолжает сама с собой, психопатка». И вдруг, развернувшись лицом и глядя в мои глаза: «Как мы с тобой жили, как жили! Что же случилось? Что я наделал?!».

2002 год.

На новый год я приезжаю в Деревню. Любовь, любовь… от неё даже снег растаял, и из-под него показались фиалки. Прямо сказка «Двенадцать месяцев»

Весной закладываем сад, грядки, парники, клумбы. «Грядки мои, а к цветочкам я не притиснусь, - говорит он, - от них никакой пользы». Потом все изменится, на грядки станет наплевать, зато розы, лужайки станут его стихией. Приеду весной – такая красота! По утрам хожу кругами по саду, гляжу и не могу наглядеться. В конце концов, встречаюсь с ним, он тоже ищет меня, уже два раза все обошел и хочет чаю, потому как встал рано, до рассвета, и колол дрова, но видел, что расцвел волчник, а по листьям примул ползают дурковатые после зимы пчелы. Мы идем в дом, пьем чай, и солнце светит во все окна, и впереди такая долгая летняя жизнь, наполненная чудесными заботами, самыми радостными на свете, которые и заботами-то не назовешь.

«Прости меня, давай начнем все заново, я хочу жить с тобой, с Лачиком, садик наш растить, ведь это все мое, родное, тут все моими руками сделано, это мой дом…» – обнимает горячими руками, сам тоже весь горит. И целует, целует.

«Неправда, ничего не получится…» – думаю я, а вслух говорю: «Что ж, давай попробуем. Ложись, спи». Какое там «спи»…

Под утро слышу, ходит.

«Ты чего?» - спрашиваю.

«У тебя выпить есть?»

«В холодильнике полбутылки водки», – встаю, достаю закуску.

«А ты со мной?»

Я водку не пью, открываю недопитый коньяк, наливаю себе рюмочку. Сидим, как будто не уходил он от меня, как будто я не рыдала, не жгла вещи, не выла от одиночества и обиды. Сидим рядышком, мирно чокаясь и закусывая цыпленком.

Так прошло три дня, мы ловили рыбу какими-то бреднями, он жарил мне карасей в сметане, кормил меня с ложечки, мы понемножку выпивали, потом он мыл посуду, потом мы шли в постель, опять пили, ели… Совсем перепутали день с ночью, его тетка приходила к нам, что-то рассказывала, мы с кровати ее слушали.

На четвертый день он уехал на рыбалку со Славиком и пропал. Кто-то говорил, что они в кусты заехали и руль сломали, их оттуда тащили, погнули заднюю дверцу. Потом пошли известия, что они в Кудеверщине, гуляют у друзей-приятелей. Потом Славик дома объявился, а про него ничего не знал, да и про себя мало помнил. А потом я уехала в Питер, оставив его вещи на веранде – вдруг объявится. Позвонила ему на мобильный. «У меня все в порядке, я в отходняке, у Гали, она меня забрала, она заботится обо мне, я ее люблю», – разговаривает с трудом, но последнюю фразу говорит явно для неё. Иначе нельзя, могут и выгнать за мой звонок.

Аналоги ходят за мной по пятам. Поехала к подружке в Таллинн, у неё с мужем полуразвод-полувойна. Короче, мексиканский сериал. Волей-неволей пришлось во всем этом участвовать, так что отдых превратился в разборки и погони. Когда я вернулась, ОН сказал, встретив меня на автобусном вокзале: «Ты не торопись в Деревню, жена с дочкой уехали на море, я теперь более свободен».

Ура!!! Десять дней только наши. Урывками мы работаем, но основное время проводим вместе.

В первую же ночь вот что произошло. Наверное, мы были опьянены свободой, да и вообще довольно пьяны. «Пойдем покурим?» – я не курю, это ЕГО идиома. Она означает, что нужно хоть на какое-то время разлепиться, создать дистанцию, посмотреть на все со стороны, охладиться. Заодно покурить, выпить рюмочку, поговорить о чем-нибудь совершенно постороннем. На этот раз от любовной темы было не отойти, мы вспоминали самые пикантные ситуации. Я спросила: «Скажи, у меня ведь получается с тобой?». ОН ответил с улыбкой… Нет, не ответил, показал пальцами: «чуть-чуть». С моей стороны – совершенно непроизвольная, легкая, но звонкая пощечина. Мгновенная пауза – и тяжелая оплеуха в ответ. Сразу воцарилась тотальная тишина. Потом скрип стула, шелест одеваемых одежд, бряканье ременной пряжки, щелчок зажигалки, – звуки, как бы усиленные скрытым микрофоном, отзывались в моем мозгу. Я сидела раздетая, положив локти на стол, закрыв лицо руками. Щека разгоралась, от нее занялось все лицо, я на мгновение будто бы оглохла, потом поняла, что ОН одет, что ОН вот-вот уйдет. ОН уйдет из моей квартиры, из моей жизни, я останусь совсем одна в этой тишине… Нет, только не это. Спокойно встала между НИМ и входной дверью. Абсолютно голая я стояла перед НИМ, абсолютно одетым, с темными очками на голове и упрямым выражением лица.

«Я в понедельник же напишу заявление, не беспокойся», – кажется, лет сто я не слышала ЕГО голоса.

«Ты куда?» – спрашиваю совершенно спокойно, закрывая выход голыми плечами.

«Я ухожу, ты меня ударила, это унизительно», – ОН полон решимости, только что не отталкивает от двери.

«Ты меня тоже ударил, значит, мы квиты и инцидент исчерпан», – говорю, как будто ничего особенного не случилось, как будто мы просто пошутили. Вздох облегчения: «Еще чуть-чуть – и я бы от тебя ушел». Через некоторое время: «Ведь я мог от тебя уйти – какой ужас!» Потом все трогал мою щеку: «Прости меня, я больше никогда так не сделаю». А я нарочно поддразнивала: «Кажется, распухает и будет синяк, что я скажу на работе?». Или: «…ну, если что не так, можно и по морде залепить…». А потом серьезно: «Не могу обещать, что это не повторится, я иногда дерусь, когда в сильном заводе». Он тоже серьезно отвечает: «Хорошо, я буду знать, что это – совсем другое, можешь ударить».

На другой день мы начали все-таки выбираться из постели на свет божий.

«Только не будем держаться за руки. Я такой невезучий, мы обязательно кого-нибудь встретим, это может плохо кончиться. Не пойдем на Стрелку, там гулянье».

Идем по тихой улочке Репина, и у первого же дворика навстречу со скамейки ему протягивают руку: привет, мол.

«Работали вместе, надо же, столько лет не встречал, а тут…», – тень озабоченности сменяется улыбкой: «Ничего страшного, пойдем дальше», – не за руки, но под руку, так более нейтрально.

«Мы могли бы служить в разведке, мы могли бы играть в кино…».

Жарко, хочется на воду, выбираем теплоход с джазовой музыкой. Полчаса сумятицы с билетами, беготня через мост с берега на берег, наконец, нам находят места, – мы в ресторане, занимаем большой круглый стол напротив сцены. Прямо царская ложа. Мы возбуждены, чувствуем себя какими-то юнцами, искателями приключений. Нас долго не обслуживают, но это очередной повод похохмить. Обсуждаем все подряд: «Ты это видишь?» – спрашиваю, перехватывая ЕГО взгляд. Иногда вообще ни слова не говорим, просто смотрим на кокетливую официантку или забавную фигуру за соседним столиком и обмениваемся улыбками заговорщиков.

«Мы с тобой старые дураки, – ОН весел, обаятелен, как никогда. – На нас все глядят, по-моему, мы в центре внимания».

«Мы неплохо смотримся вместе, оба высокие и стройные, белые и черные волосы отлично сочетаются. Я сначала боялся, что…». Разницы в возрасте в 10 лет, вот чего ОН боялся. Глупый.

Сойдя на берег, устремляемся в центр, на Невский.

«Я тебе сейчас покажу один дом, там очень интересные парадные», – ОН, забывшись, тянет меня за руку, и мы выходим к Кирпичному переулку. Одни развалины, кое-где фрагмент кухни, марш лестницы, как бы висящий в воздухе, лампа на куске потолка. Стоим молча, как будто увидели свой дом после бомбежки. Мои губы дрожат, ОН сжимает мне руку: «Вот почему я хочу уехать отсюда, моего города почти не осталось».

Идем дальше. Где-то тут и мое прошлое: «Здесь, над аркой, жил знакомый художник Коля Неонет. Звонок – прямо с улицы. Чтобы открыть дверь, нужно было спуститься по лестнице. Представляешь, в центре города, в ночной рубахе?». Но входной двери уже нет, да и окно подозрительно прямоугольное, а было полукруглое...

Идем к Исаакиевской площади, поворот – и мы у входа в Асторию.

«Здесь где-то вход в бар, я ходила на «стрелку» с тамбовскими», – но это было в старой Астории, теперь все по-другому. Нет никакого бара. У дверей отеля огромная толпа.

«Завтра же на Дворцовой концерт Мадонны, – догадывается ОН, – видно, ждут ее приезда. Давай-ка сюда». Мы обходим шеренгу слева и каким-то непостижимым образом просачиваемся прямо к входным дверям. Появись она сейчас, мы были бы в полуметре.

«Слушай, а нам нужна Мадонна?» – ОН спрашивает довольно громко, это слышит швейцар.

«Нам нужно посмотреть фрески на потолке, мы ведь Ивану альбом сейчас делаем, цвет хорошо бы сличить со слайдами», – в тон ЕМУ отвечаю я, и, задрав головы, мы спокойно проходим в холл гостиницы, нас никто не останавливает. Только фресок никаких нет.

«Это не здесь, а в Англетере, вход рядом», – вспоминаю я, и мы выходим навстречу толпе. Швейцар предупредительным голосом говорит нам «добрый вечер», а мы уже заходим в соседнюю дверь, по-прежнему устремив глаза вверх. И здесь нам не задают никаких вопросов. Вот они, Ванины фрески, над всей анфиладой, над столиками кафе.

«Мне они не нравятся», – говорит ОН громко, внимательно рассматривая потолок.

Дата добавления: 2017-01-13