Часть 1 Рай внутри 4 страница

— А вы крепкий орешек, мистер. Меня предупреждали.

— Кто именно?

Адвокат красноречиво молчит, взирая на Гумберта сверху вниз. Наконец он присаживается на край койки.

— Я хочу знать правду, — настаивает Гумберт.

— Вы — человек, всю жизнь таившийся не только от закона, но даже и от собственных знакомых, господин непроницаемость — вы желаете теперь правды. Звучит смешно. Не находите?

— Вам нужны деньги. Поэтому вы здесь. И вам на самом деле глубоко наплевать, как скоро я умру.

— Ваше ухудшающееся здоровье — отличный аргумент для смягчения, как условий вашего содержания, так и судейского решения. Я буду ходатайствовать о вашем переводе в больницу. Что же касается денег: мои услуги уже оплачены — по крайней мере, на первое время.

— Вот. Наконец-то, мистер, мы спускаемся с небес на землю. Вам требуется всего-навсего мое согласие и содействие, чтобы подзаработать.

— Все верно, — не смущается Адвокат. — Но что в том дурного? Что дурного, если я, получив свой гонорар (а он совсем не заоблачный), помогу вам снизить срок до минимума, а, если повезет, еще и отделаться условным наказанием?

— А вы фантазер… Ладно. Черт с вами. Попробуйте заинтересовать меня основательнее. Что именно вы можете предложить, как адвокат?

— Это уже деловой разговор, — обрадовано выпаливает Адвокат. — Мистер Куильти, как известно… известно не им, но нам … был любителем детей (и не в лучшем смысле этого выражения), да к тому же наркоманом с многолетним стажем. Если вы пойдете навстречу следствию и признаете, что он в свое время похитил вашу приемную дочь Долорес Гумборт (в прошлом Гейз), мы сможем обвинить его не только в этом, но еще и в растлении, и в незаконном насильственном удержании ребенка, а также в принуждении несовершеннолетней к участию в съемках детской порнографии.

— Вы не перестаете удивлять меня. Ваша осведомленность впечатляет. Стало быть, из грязи в князи?

— А почему нет?

— Ваши норы слишком глубоки для меня. Я должен это обдумать.

— Так я ваш адвокат? Я нанят?

— Нанят-нанят, — вздыхает Гумберт (этот отвратительный стук заполняет каждую пору его слабого тела). — Поздравляю. Раунд за вами.

— Ну, не буду вам мешать, господин Хумер. До скорой встречи. Вот мой телефон, — Адвокат протягивает заключенному аккуратную визитку. — Помните, у вас есть право на звонки адвокату.

— Еще одна просьба, — шепотом добавляет Гумберт (Адвокат придвигает круглое розовое ухо поближе к губам своего клиента). — Вы не могли бы как-нибудь… пронести ко мне в камеру мм… чего-нибудь горячительного…

— Я постараюсь.

Равномерный стук заполняет камеру, он всюду. Адвокат, сложив в чемоданчик документы, на которые Гумберт так и не взглянул, покидает узника. Клацает тяжелый запор замка. Охранник собирается вновь развалится на своем привычном стуле.

— Погоди, приятель, — окликает его Гумберт. — Мне кое-что нужно. Ты не мог бы передать начальнику тюрьмы или старшему офицеру, что заключенный 342 просит писчую бумагу… много бумаги… в идеале, толстую тетрадь. И ручку.

Поздний вечер. Гумберт за столом (на нем смешные очки) — он пытается работать над своей сравнительной историей французской литературы, разбирая поэзию Рэмбо. Лолита лежит на диване неподалеку, вооружившись кипой листков со школьной пьесой. Крайне медленно она шевелит губами, поводя перед носом одним и тем же листком. Периодически девочка как будто слегка впадает в дрему.

— Великие чарующие строки. Нелепая фатальная смерть. Как выразить противоречие меж тем и этим? или все это две стороны одной медали?

— Что ты там бормочешь? — вяло обозначает Ло свое присутствие.

— Я размышляю о магии поэзии и об обреченности истинного таланта.

— Тебе это не грозит.

— Зря ты так, колючка. Вот, послушай, к примеру. Я сочинил это вчера, глядя, как ты изображаешь перед зеркалом лесную нимфу:

Зачарован охотник,

Внимает трубе.

Хоть космат, неотесан

И не пара тебе.

Ты поэт и волшебник.

Тебе имя Лилит.

Прострелил себе сердце

Тот охотник и спит.

Гумберт ожидает реакции. Напрасно.

— Лолита… ты там спишь, что ли?.. порой у меня возникает ощущение, что тебе вовсе незнакомы такие понятия, как нежность, неистовство, страсть, жар, грезы, поэзия… взаимность… пожары зорь, лобзания морей… Это, знаешь, странно. Ведь в твоих журнальчиках и кинодрамах юные девушки влюбляются, трепещут от чувств… пусть даже столь шаблонно или вычурно…

— О чем ты говоришь… — меланхолично и томно мурлычет Ло. — Не понять…

— Все ты понимаешь, моя ледышка.

— Довольно шаблонное выражение. Ты не находишь, Гумочка?

Гумочка не удостаивает ее ответом. Долли сладко зевает. Долгая сонная пауза. Стрекот часов. Еле слышный скрип авторучки.

— Если ты не будешь начитанной, вырастешь круглой…

— Сегодня в гимназии я видела одну девочку, похожую на мятый мяч.

— Вот-вот, — добродушно поддакивает ее поэтически настроенный отчим. — И ты до этого докатишься, Ло. Если не прекратишь уплетать пирожные пополам с чипсами.

— Вздор. Я всегда буду стройной, как… как…

— Как кипарис. Если б ты больше читала, девочка моя, у тебя бы лучше работало сравнительное мышление.

Лолита корчит гримасы зеркалу, расположенному перед диваном.

— Мама говорит… говорила, что у меня от природы такая комплектация.

— Комплекция — хотела ты сказать? — улыбается Гумберт.

— Не важно, зануда. Словом, я идеал.

— Тут я не спорю.

— Еще бы, — усмехается Ло.

— Идеалу, кстати сказать, пора чистить зубы и в постельку.

— Ни за что. Ты не имеешь права так мной помыкать.

Гумберт из-под очков с укоризной глядит на Лолитин затылок.

— Я всего-навсего даю дружеский совет, — вздыхает он, безуспешно пробуя вновь сосредоточиться на кудрях травы летейской. — С чего ты взяла, что тут попахивает каторгой?

— Не знаю, чем там от тебя попахивает… — Долорес откладывает листок в сторону, демонстративно потягивается и соскальзывает босыми ногами на пол. — Но лично я отправляюсь в ванную и буду там столько, сколько захочу. Это мое право! — воинственно добавляет она, извлекая из шкафа свой халатик.

— Это твое право, Лолита, — смиренно соглашается отчим, избавившись от бремени очков и потирая переносицу. — Я подожду.

Лола фыркает и шумно уходит, дабы погрузиться на дно.

Роскошно отделанная ванная комната лучших апартаментов для приглашенных гостей университетского городка Бердслей. Большая круглая ванна гранатового оттенка. В этой, наполовину наполненной, ванне стоит худенькая обнаженная девочка тринадцати лет — вся в голубоватой пене.

— Маленькая намыленная фея! — восклицает невысокий одутловатый мужчина с тонкими усиками над губой; он стоит чуть поодаль: на нем розовый, распахнутый сверху халат, являющий взору густую шерсть на груди. — Нимфа! Приди в мой Сераль!

— Куда-куда? — хихикает Лолита.

— Не важно, моя курочка. Повернись… — мужчина любуется ее загорелым телом, затем подходит ближе и берет из ее рук большую мягкую губку. — Вот так, цыпленок. Ты должна быть чистой… — он проводит губкой по ее худенькой спине с парочкой очаровательно хрупких торчащих лопаток и несколькими выпуклыми косточками, — очень чистой … чтобы султан был доволен.

Долли поворачивается к нему и так, и сяк. На ее губах играет довольная улыбка.

— А знаешь, детка, я ведь в самом деле мог бы научить тебя кое-каким музыкальным приемам. Я неплохо играю. Ну, раз уж сейчас ты на «уроке Музыки»…

— Ты такой милый, Клэр… — девочка приседает на край ванны, в то время как лысоватый кавалер умело прохаживается губкой по ее молочно-белой, обделенной солнцем груди.— Но тут нет пианино.

— Оно в спальне, крошка. Впрочем, в музыке инструмент не главное. Талантливому музыканту он вовсе не нужен.

— Это как?

— Смотри. Сейчас я сыграю тебе ораторию. И ты ее почувствуешь всем телом!

Клэр Куильти начинает тихо напевать некий мотивчик, а его волосатая лапа скользит вверх по намыленному бедру Лолиты. Она поднимается все выше и вскоре останавливается.

— Слейся с мелодией, Лотта… Ты — Музыка… Без композитора… Без инструмента… Без играющего…

Лолита обхватывает внутренней стороной бедер эту шерстистую руку, напоминающую напавшего на нее мехового зверька. Девочка вибрирует в такт неведомой мелодии. Потолок дрожит в том же ритме. Мигает лампа над овальным зеркалом. Ло кажется, что даже вода в ванне постепенно вскипает.

Куильти, не прекращая своих все ускоряющихся манипуляций, глядит на Лолиту: на ее прикушенную побелевшую губу, на неимоверно напрягшиеся мышцы рук и ног, на трепыхающиеся волосы — вправо-влево, вправо-влево. Наконец Ло издает почти животный звук и начинает дергаться на краю ванны, ища распахнутым ртом утешения, спасения от той неимоверной всеохватывающей волны, которая накрывает ее с головой. Малышка тянется к Куильти, но застывает на полпути. Тяжелая голова ее опускается вниз. И вот, «урок Музыки» закончен.

— Это была чудесная мелодия, — с трудом выговаривает Лолита и оседает вниз, погружаясь в пенную воду.

— Еще бы, синьора Лола. Это была симфония самой Природы! — разглагольствует Ку, с видимым удовольствием обнюхивая пальцы собственной руки. — Твой «папаша» не любит и не понимает музыку. Он не понимает, чего лишен! Этот железный дровосек держит тебя в золотой клетке и не дает тебе петь.

— Если бы золотой… — сокрушается девочка, лежащая щекой на успокаивающе прохладном металле ванны. — Все эти второсортные гостиницы, развлекуха для дебилов, нудные нотации… А я хочу шика и блеска!

— Будет тебе и шик, и блеск. И гитары. И кастаньеты. Просто держись меня, малышка. Мы с тобой разыграем такую пьеску, что небеса лопнут от зависти, а твой нудный Гум — от злости! Ты же не хочешь провести свою жизнь как все: с их мерзкими радостями и пресной похлебкой?

Лолита, точно рыжий жеребенок, трясет мокрыми слипшимися волосами из стороны в сторону.

— Я же предлагаю тебе жизнь-сказку, полную интриг и волшебных приключений! Меняю свои связи и талант на твою красоту и воображение! Что скажешь, сеньорита Лолита?

Не говоря ни слова, Ло прямо таки выпрыгивает из ванны, взметая вокруг себя целый сноп пены и влаги. Она повисает на ухмыляющемся драматурге. Клэр легонько похлопывает ее по идеально кругленьким, как два налитых соком персика, ягодицам.

Когда девочка вытирается огромным махровым полотенцем и начинает искать свою одежду, спрятавшуюся в разных комнатах, Клэр закуривает папиросу и с улыбкой напутствует ее:

— Ну, иди к «папочке», Жюстина. Не тревожь его невралгию.

Гумберт в своей унылой камере. Ему немного лучше: сердце напоминает о себе уже не столь яростно. Хотя у него еще нет ни бумаги, ни писчих принадлежностей, он уже заранее воображает свою будущую книгу.

О чем же он будет писать? С чего начать? Как выразить все то фантастическое, грязное, невозвратимое?.. И ведь все равно этот предполагаемый будущий читатель не углядит в исповеди автора ничего, кроме кривляний жалкого извращенца, кроме каракулей корчащегося в очередном приступе умопомешательства безумца.

Что же описать? Событий последних лет его жизни хватило бы ни на одну книгу… Да вот, к примеру, эта сцена — она бы подошла:

Погруженная в полумрак, плотно зашторенная спальня в чужом Бердслейском доме, ставшем их временным пристанищем. Вечер. Полураздетая Лолита сидит на краю постели. Рядом развалился Гумберт: на нем бархатная пижама орехового оттенка — лицо же выражает вполне понятное нетерпение.

— Я вообще не понимаю, — рассуждает Ло, — зачем мы занимаемся всеми этими вещами?

Этот простейший вопрос ставит Гумберта в тупик.

— Это когда-нибудь кончится? Я тебя спрашиваю!

— Лолита, — наконец обращается к ней Гумберт, тягостно вздыхая (опять вечер нервотрепки), — будь чуточку добрее. Неужели это так сложно?.. И не повышай, пожалуйста, тон. Мы тут не одни живем.

— Я — добрее? — не сдается упрямое дитя. — Это мне-то быть добрее?..

— Вот именно! — тут уже, позабыв об опасной близости соседских ушей, не сдерживается сам Гумберт. — Я из сил выбиваюсь, опекаю тебя и лелею. И что же? В ответ мне слышатся сплошные упреки и нескончаемое нытье. Где, спрашивается, в этом черством мире справедливость?

— Ах, вот как!.. — девочка всплескивает руками и закатывает глаза, дабы продемонстрировать, что такого бреда в жизни не слышала. — Да, говорить красивые слова ты мастак, папочка. Этого у тебя не отнять… не отнять… — она вдруг срывается с места и отходит к окну.

Гумберт с тревогой ожидает дальнейшего: вот, сейчас она непременно закричит, чтобы привлечь к ссоре как можно больше постороннего внимания. Внимания, которого и так с избытком. Но Долорес всего лишь тихо шипит себе под нос:

— Какой же ты мерзкий… Ты сам-то это понимаешь?

— Ты делаешь мне больно подобными высказываниями, Ло.

— Ой-ей-ей. Какой неженка. Ну, надо же: дядя обиделся… — девочка, скрестив руки на обнаженной груди, присаживается на покрытый золотисто-карминовой шторой подоконник: штора натягивается до предела, и карниз начинает жалобно потрескивать. — Но мне наплевать на тебя! и на твою ложь! Я живу в свободной стране! И никто — даже ты — не имеет права…

— Прежде всего, Ло, ты живешь со мной.

— К сожалению.

— Будь добра, слезь с этой шторы: она и так еле держится.

— И не подумаю.

— Ну, хорошо, — спокойно произносит Гумберт, ни меняя позы на своем лежбище. — Я не собираюсь применять силу. Но если эта проклятая штора рухнет вместе с карнизом, чинить ее будешь ты, а я даже пальцем не пошевельну. Идет?

— Идет, — с вызовом глядя в пучину Гумбертовых глаз, внутри которых закипает скрытый гнев, соглашается Долли.

— Итак, давай-ка разберемся. Чем, собственно, ты недовольна в этом милом городке знаний? Ты живешь, как настоящая принцесса — никакой обязаловки в отношении уроков, никакой церкви по воскресным дням, никаких особенных обязанностей (кроме сама знаешь чего), — а я… что я?.. я — лишь обслуживающий персонал, твой шут и паж, готовый для тебя на все. Да любая американская девчонка была бы счастлива на твоем месте!

Лолита — напоминающая редкую бабочку, пришпиленную кем-то к темному полотну — хмуро молчит на фоне шторы.

— А может, тебе просто надоело учиться?.. Чего же ты хочешь?.. Здесь у тебя появилась новая подружка (волоокая Мона). За тобой ухлестывают роящиеся Рои – все эти капитаны бейсбольных команд с крепкими кадыками. Я даже разрешил тебе играть в этой идиотской пьеске.

— Вовсе она не идиотская. Это ты идиот!

— Не надо так, моя девочка, — с легким оттенком угрозы в голосе предупреждает Гумберт.

— Я уже не девочка.

— Ты еще девочка, Лотта. А девочки, насколько мне известно, любят молочные коктейли, пудинги, кленовый сироп, мороженое (и разве я лишаю тебя всего этого?), киношки, танцульки… (ну, это момент спорный) и веселые забавы (замечу, каждый волен вкладывать в это понятие свой собственный смысл)… а еще они должны… обязаны слушаться старших и любить, да-да, любить обаятельных, похожих на харизматичных киногероев, отчимов. И я уверен, Ло, ты — не исключение… А иначе, грош цена хваленому психоанализу.

— Хорошо, если ты сам понимаешь то, о чем говоришь, — уныло произносит девочка, не меняя своего стратегического положения в амбразуре окна. — Потому что я — не очень.

— Лучше подойди сюда, моя трепетная роза! — нежно выдыхает Гумберт, приподымаясь с постели.

— Скорее уж я удавлюсь вот на этом шнурке!

И в экстазе истинно театрального вдохновения Лолита изо всех сил дергает за фиолетовый шнур, раздвигавший ранее шторы спальни. Теперь же происходит несколько иное: ослабленный деревянный карниз издает чудовищный треск и, вместе с тяжелыми шторами, падает на пол. Попутно карниз роняет и малышку, принимающуюся со смехом барахтаться в дебрях матерчатых складок. Свет, расположенного как раз напротив окна уличного фонаря — с искрами налипших на него снежинок, — кажется непривычно ярким; он заполняет спальню. Гумберт сердито морщится и прячет совиные глаза под ладонями.

— А я говорил тебе… — сетует он, помогая хохочущей Долли высвободиться.

И все же Гумберт счастлив: его драгоценная Ло наконец искренне смеется!

— Да что же это такое! — каркает за окном голос старой карги — мисс Лебон. — Вы хоть знаете, который час?!

В Зале Отдыха густая синеватая темнота. Гумберт Гумберт обнаруживает себя на той же сцене, под которой с ним недавно случился приступ: впереди — пустые ряды кресел. Внизу слышен чей-то мелкий деятельный шорох: скорее всего, крысы.

Как он очутился тут? Непостижимо.

«Бежать! Пока не поздно. Обдумаешь после, что и как».

Ход его мыслей прерывает нарастающий треск киноаппарата. Потом в глаза Гумберту ударяет луч света, и чей-то незнакомый мужской голос (источник которого неясен) приказывает:

— Играй.

— Что-что? — лепечет Гумберт, напряженно вглядываясь в зал: там по-прежнему темно и пусто; и лишь его собственная нелепая фигура в серой тюремной робе выхвачена из мрака световым кругом, льющимся откуда-то сверху.

— Я сказал: играй, — неотвратимо повторяет невидимый Некто. — Вышел на сцену, так играй.

Внезапно — где-то прямо над головой Гумберта — загорается черный софит. Блеклый луч его устремляется далеко вперед, минуя ряды, ряды, ряды. Луч ищет цель. И вот, луч останавливается где-то на предпоследнем ряду старых ободранных кресел. Там обосновался кто-то — на кресле вальяжно развалилась фигура мужчины. Гумберт не может различить ни черт его лица, ни деталей костюма — луч слишком слаб: его задача — всего-навсего обозначить чье-то присутствие. Некто усмехается, глядя, как Гумберт растерянно мечется в кругу света.

— Неубедительно, Гум. Хотя бы постарайся… Нынче у тебя интересная и ответственная роль — роль мученика. Это довольно забавно.

— Ты кто такой? — вопрошает обливающийся потом Гумберт.

— Я?.. Друг. Мне ты можешь не врать.

— Я бы хотел вернуться в камеру.

— Ты и так в камере. Погляди.

Круг света, как по мановению волшебной палочки, становится ярче и шире. Гумберт – пойманный в него, подобно глупому мотыльку — оборачивается и видит: на том месте, где должно было быть полотно экрана, теперь высокие металлические прутья решетки, а за ними — голая кирпичная стена.

— Вот видишь, — говорит Некто, и его голос слабым эхом разносится по помещению. — Успокойся, Гум, — миролюбиво добавляет он. — Здесь ты в полной безопасности. Я помогу тебе…

— Бежать?

— Понять. Это намного важнее свободы. Не пытайся критически оценивать происходящее. Попробуй раскрыться. Мне не нужно твое притворство.

— Чего же ты хочешь? — Гумберт опускается на деревянный пол сцены и садится, положив руки с увеличившимися венами на колени.

— Я хочу предложить тебе игру.

— Что за бред.

— Слушай и не перебивай. Игра с очень простыми правилами: я задаю вопросы, а ты отвечаешь… только правду. Я в свою очередь обещаю также быть честным с тобою. Согласен?

Гумберт молчит. Зал Отдыха, наполненный треском кинопроектора и нестерпимым светом, слегка кружится у него перед глазами.

— Ах да, — спохватывается Некто. — Тебе мешает свет. Мы это исправим.

Удивительным образом свет (или же один из незримых осветителей) подчиняется этому властному голосу: луч софита, направленный на Гумберта, плавно бледнеет, становясь мягким.

— Вот. Так лучше, правда?.. Мы же не на допросе, в конце концов. Ну-с, начнем? — и, не дожидаясь ответа, Некто начинает объявленную игру: — Мой первый вопрос банален. Если бы тебе, Гум, предоставили возможность переиграть жизнь заново, что бы ты изменил?

— Многое, — неохотно отвечает Гумберт, давший себе слово, что будет отбрыкиваться от оппонента короткими ерничающими фразами. — Прежде всего, прикончил бы кое-кого намного раньше.

— Ответ неверный. Правильный ответ — ничего.

— Да ты сноб, — вырывается у Гумберта.

— Это правда, — не смутившись, подтверждает Некто со своего дальнего ряда. — Идем далее. Было ли тебе когда-нибудь хуже, чем сейчас (под этим я разумею, конечно же, не нашу с тобой милую беседу, а вот эту тюрьму)?

С минуту Гумберт молчит, погруженный в воспоминания.

— Было, — уверенно отвечает он.

— Ты, разумеется, прав. И я догадываюсь, что ты имеешь в виду. Тот первый год, когда исчезла твоя Лолита, не он ли был самым ужасным временем в твоей жизни?

— Я не могу припомнить ничего страшнее.

Незаметно для себя, Гумберт начинает как-то внутренне успокаиваться. Он перестает обращать внимание на абсурдность ситуации. Что-то в нем давно желало высказаться, выговориться, и этот безликий Некто попал в самую точку, тронув запыленные струны его расстроенной дребезжащей души.

— Эти два ужаса несравнимы, — продолжает Гумберт. — Тогда, три года назад, разверзлась пропасть. Я в одночасье потерял все: возлюбленную, веру хоть в какую-то любовь и покой… Сейчас же я всего-навсего тень человека. Я оказался там, куда неизбежно привел меня причудливый невозможный узор моей жизни. Я выбрал ее сам — по крайней мере, мне хочется верить, что Сатана здесь вовсе не при чем… И по большому счету мне плевать, что будет со мной завтра. Я свыкся с этим миром: с его кошмарными шутками и бесконечным лязганьем металла. Я заперт, изолирован, нейтрализован и более не угрожаю миру, его гротескным законам и табу; напротив, теперь мир угрожает мне. Мы просто поменялись. И мне, в общем, даже не плохо, мне никак.

— А как же надежда?

— Надежда?.. Она есть везде и всегда. Я надеюсь на то, что Лолита когда-нибудь сможет вспомнить хоть что-то хорошее о своем подложном «отце».

— А ты включился в игру. Это хорошо… — со сцены, на которой сидит Гумберт, можно заметить, что Некто закурил: над его головой заклубились вихри дыма, плавно перемещающиеся и медленно растворяющиеся в круге блеклого и как бы тоже медленного света. — Тебе всегда нравились маленькие девочки?

— Сколько я себя помню.

— И все же: почему тебе так нравятся девочки? Ты задавал себе этот вопрос?

— Я не раз спрашивал себя об этом. Но я… в сущности, я так и не нашел ответа… Да, Аннабелла. Да, юношеская травма. Но это мало что объясняет. Хотя венский всезнайка здесь бы со мною не согласился… — Гумберт грустно улыбается. — Истинная красота непостижима, недостижима, есть в ней нечто мистическое, абсолютно необъяснимое. Ни ухватить, ни сохранить навсегда.

— О мистике можешь мне не рассказывать. А вот насчет сохранить навсегда я бы с тобой поспорил. А как же великие творения искусства — все эти усмехающиеся джоконды. А нежные личики холеных мальчиков Возрождения: они же и посейчас глядят на нас с картин. Значит…

— К черту их всех… — Гумберт уже слишком зациклился на себе, и ему нет дела до мальчиков Возрождения. — Конечно, я обрел Лолиту, обрел во многих смыслах — в том числе и в наипошлейшем, — но все же она осталась вне меня. Я так и не смог заглянуть ей в душу, и даже не попытался. Вот в чем трагедия.

— Трагедия?.. Вовсе нет, — голос с задних рядов теряет свою почти приятельскую теплоту и делается резким. — Твоя жизнь, Гум, — сплошной фарс. Казус хамелеона. Ты настолько был озабочен тем, как слиться с окружающим миром и спрятаться в нем, в его слоях и швах, что, в конце концов, потерял самого себя. Как вечный не наигравшийся ребенок, ты выстроил себе жизнь из разноцветных кубиков, соорудил из них замок с лабиринтом внутри, вошел в него и исчез.

— Так что же, меня нет?

— Уже почти нет. Гумберта Настоящего поглотил Гумберт Похотливый. Того в свою очередь сожрал Гумберт Потерянный. Дело за Гумбертом Мертвым.

— Это самый лучший выход.

— Не спорю. Но сперва попробуй отыскать себя.

— Тогда будет тяжело умирать.

— Никто и не обещал, что будет легко.

— А смысл есть?

— В смерти? В смерти всегда есть смысл — в отличие от жизни. Напиши об этом в своей тетради. Ее принесут тебе завтра. И не бойся: мучающий тебя стук в груди скоро прекратится — боль уйдет, чтобы вернуться позже. Прощай, — Некто бросает на пол сигарный окурок, тщательно затаптывает его ботинком и поднимается с кресла.

— Постой. А с кем я вообще говорил? — спрашивает Гумберт, в свою очередь резко встав на ноги. — Ведь ты... ты не Люцифер? — добавляет он очень тихо.

— Хочешь, — смеется Некто на прощание, — зови меня мистер Рок.

Одновременно с этой фразой, гаснет весь свет в зале. Почти невыносимая звенящая тишина обрушивается на узника. Губы Гумберта шепчут:

— Мак-Фатум…

Сознание Гумберта рассеивается. Зал Отдыха растворяется во мраке. И, словно кинематографический монтаж, начинают мелькать живые картины минувших дней. Их череда замедляется, и вот: хаотическое движение замирает на одном единственном воспоминании.

Солнечный погожий денек. Гумберт и Лолита, плотно позавтракав в кафэ небольшого провинциального городка, возвращаются в местный мотель, где они остановились. Теплый ветерок щекочет их лица. Встречные прохожие доброжелательно поглядывают на симпатичного, весьма элегантно одетого мужчину с красивой девочкой — вероятно, иностранцы.

— Чудесное утро, Ло, — замечает Гумберт. — Ты не находишь?

— Не нахожу, — крайне невежливо разочаровывает его Долли, отпивая из бутылочки с колой, которую она прихватила из кафэ. — Купи лучше мне мороженое.

— Ты не наелась, дорогая?

Как истинный джентльмен, Гумберт останавливается, дабы пропустить упитанную курицу, в гордом одиночестве величаво пересекающую дорогу перед ним.

— Мороженое — не еда, тупица, — беззлобно поддевает его малышка (ее голосок такой же теплый, как этот летний ветер). — Это для радости.

— Ну, если для радости…

Гумберт с сентиментальной улыбкой на лице выполняет просьбу девочки. Пока она питается, он рассматривает витрины магазинов: его манит покупка новой сорочки.

— Погоди, Ло, — говорит Гумберт своей смуглой спутнице с полоской мороженого в виде усиков над верхней губой. — Я только забегу сюда на минутку. А ты никуда… слышишь? — никуда не уходи, пока я не вернусь. Ты поняла?

Лола издает некий внутренний бурчащий звук, который можно истолковать как знак согласия; и Гумберт скрывается в двери магазина.

Когда он возвращается — сияющий, в обнимку с кульком, — его округлившимся глазам предстает ужасная картина. Его Лолита — вся красная, в слезах, с мокрым сморщившимся носом — истерически трясет левой рукой и голосит во все горло: она зовет маму. Вокруг уже столпилось четыре человека, и толпа продолжает расти. Гумберт, бросив кулек на дорогу, в панике расталкивает прохожих, пробираясь к Лолите (с которой, верно, стряслось нечто ужасное, непоправимое!) и кричит:

— Мерзавцы! Что… что вы сделали с моей дочерью?!

Толпа безмолвствует. Наконец какая-то женщина с неприятно крупной бородавкой на носу объясняет:

— Ее ужалила оса.

— Ло, что с тобой?.. — Гумберт тормошит Долорес за напряженное горячее плечо. — Да у нее жар! Боже мой!

— Мамочка! — извивается та. — Как больно! Мамуля! Где ты?!

— Это истерика, — спокойно констатирует другая женщина в старомодной пестрой шляпе, держащая за ручку удивленного малыша с раскрытым ртом.

— Где же ее мама? — вопрошает щуплый субъект в форме почтальона.

— А папы вам, что, недостаточно?.. Оса… Оса… — Гумберт мечется, как оголтелый, не зная что делать; он причитает: — А я говорил тебе, не таскай повсюду эту проклятую липкую колу!

— Мама… мама… — уже тихо повторяет Долли.

Доброхоты наперебой принимаются давать мудрые советы:

— Ей следует присесть.

— А лучше прилечь.

— Надо приложить что-нибудь холодное.

— Может, кто-нибудь сбегает в магазин? — вдруг, там есть холодильник…

— Прежде всего, нужен нашатырь или йод.

— Помогите… помогите ей сесть.

Гумберт отстраняет рукой всю эту неугомонную толпу.

— Я сам справлюсь. Пожалуйста, не трогайте ее.

— Какой странный дядя, — шепчет девочка Лолитиных лет своей дородной мамаше.

Гумберт усаживает притихшую Ло прямо на траву.

— Ну, где? Покажи мне, моя девочка… — он бережно и благоговейно рассматривает левую руку Лолиты: на запястье заметна припухшая ранка. — Ай-я-яй, какая нехорошая, злая оса… как же она могла… — Гумберт опускает Лолиту к себе на колени и начинает баюкать ребенка.

— Я слышал, — вставляет свое слово рыжий детина с моржовыми усами, — что в таких случаях помогает сладкая вода.

— Она ей уже помогла, — иронично огрызается на него Гумберт.

— У ребенка шок. Это может быть опасным, — произносит старик в потертой ковбойской шляпе. — Тут рядом есть больница…

— Спасибо. Спасибо всем, — испуганно благодарит Гумберт с заплаканной девочкой на коленях. — Я сам отнесу ее в наш мотель (это совсем недалеко отсюда) и вызову врача. Если понадобится. Вы все можете идти.

Люди взирают на него, но не двигаются с места.

«Они теперь не уйдут. Не уйдут, пока не раскроют мою тайну. У них злые лица. Все погибло. Погибло».

Толпа начинает неуверенно рассасываться. Качая головами, люди отправляются по своим делам.

— Я отнесу тебя, дорогая.

С этими словами Гумберт приподымается, подхватывая Ло на руки. Та укладывает голову ему на плечо. Так он и движется, приговаривая:

Дата добавления: 2015-03-29