Текст 84

Случилось так, что в качестве преподавателя в аудиторию вуза я впервые вошёл, когда мне не было и 20 лет, в 1942 г. Мы закончили курсы военных переводчиков при Военном институте иностранных языков и готовились ехать на фронт. Но нескольких из нас оставили преподавать в институте. Меня предупредили: моими слушателями будут курсанты, уже закончившие общевойсковые училища. Перед ними я робел. Предстоит учить мне и призванных в армию студенток. Они меня смущали. Вид мой был отнюдь не бравый: более чем скром­ное обмундирование и ботинки с обмотками вместо сапог.

Вот тут-то передо мной и встал вопрос: «Быть или казаться?» Я представлял себе ясно, каким покажусь своим первым ученикам. Как сделать, чтобы они почувствовали, каков я есть? Решил начать с ло­бовой психологической атаки. Продемонстрирую несколько приме­ров работы военного переводчика, потом скажу: «Вот что я умею и этому научу вас».

Взяв с собой трофейные уставы и письма немецких солдат, я пошёл в класс. Перед дверью маячил дежурный - выше меня на голову, вы­правка умопомрачительная, обмундирование, какое мне и не снилось.

Я взялся за ручку двери.

- Ты куда? - грозно осведомился дежурный.

- В класс!

- Это чего ради? К нам сейчас преподаватель придёт!

- Это я!

- Брось заливать! - начал дежурный, но вдруг осёкся, широко рас­пахнул передо мной двери и от неожиданности гаркнул: «Встать! Ру­ки вверх!» вместо «Встать! Смирно!».

Отделение, вскочившее с мест, рухнуло на скамьи, давясь от хохота. Растерявшись и видя перед собой аудиторию из бравых строеви­ков и блистательных красавиц, — так мне казалось — я, вместо того чтобы продемонстрировать на примерах, в чём состоит работа перево­дчика, сразу сказал:

— Сейчас я покажу вам, что я умею...

Тут у меня распустилась обмотка. Я поставил ногу на табурет и на­чал обматывать ею ногу, но продолжал говорить:

— И этому научу вас! Слушатели задохнулись от смеха.

«Всё погибло!» - подумал я с отчаянием.

Но отступать некуда. Делая вид, что не слышу смеха, я приказал:

— Раскрыть любой устав на любом месте!

Дежурный раскрыл одну из книжек. И я стал переводить с листа, сам себе приказав: «В темпе!» Потом проделал то же самое с выхва­ченным наудачу трофейным приказом. Особенно впечатлил слушате­лей перевод трофейного письма, написанного возрождённым в гитле­ровские времена готическим шрифтом. Непривычному он кажется иероглифами. И наконец, не глядя на схему, отбарабанил структуру двух дивизий вермахта: пехотной и танковой.

Словом, я заставил своих учеников забыть и мою неприличную молодость, и гротескно-нелепое появление, и даже обмотки. Но уж потом мне приходилось каждый день, не давая себе спуску и поблаж­ки, быть, а значит, не заботиться о том, чтобы казаться. (По С.Львову*) *Львов Сергей Львович (род в 1922гю) – писатель, журналист, критик.

ТЕКСТ 85 Она немного опоздала, во дворе все лавки были заняты публикой. Её, однако, ждало место на огороженной скамеечке, где сидели не­сколько известных театральных личностей...

Всё продумано: спектакль из 50-тых-бО-тых, играется в естествен­ных декорациях московского двора. Здесь всё осталось таким, каким было в те годы. Разве что на одну из стен дома нарочито вывесили ста­рый гобелен...

Она достала очки, всмотрелась... Точно такой гобелен висел над её топчаном в родительской квартире на протяжении многих лет. На нём вытканы семья оленей, спустившихся к водопою, мельница ни ручье, далёкие горы...

Вдруг вспомнился целый веер позабытых картинок. Бабушка кор­мит её кашей прямо в постели. Вышитые на новеньком гобелене пер­сонажи присутствуют здесь весьма активно и как декорации, и как участники действа... Бабушкина рука с ложкой послушно упиралась в гобеленовый куст, из которого торчала голова с ушками, затем мир­но следовала в соседний, братски распяленный рот. А как сладко бы­ло болеть под её гобеленом...

Однажды она попала в дом к соученице, дочери известного адво­ката. Выросшая в семье небольшого достатка, никогда прежде она не видела такого богатства — серебряных приборов с вензелями во время будничного семейного обеда, старинной мебели, огромных, нежного витиеватого рисунка ковров.

- Тот персидский, - сказала дочь адвоката, кивая на стенку столо­вой, - а в папином кабинете висит пешаварский, дедушкин. Ему поч­ти сто лет.

Что дёрнуло её за язык сказать: «У нас тоже есть ковёр, не такой большой...»? Её подруга смешно сморщила нос и проговорила мягко:

- У вас не ковёр, а гобелен с уточками... Всё это - мещанская по­шлость.

Она прибежала домой и принялась срывать с гвоздиков свой гобелен.

- Ты что? - спросила её мать за спиной. - Что с тобой?

- Потому что это - пошлость, пошлость! - запальчиво выкрикну­ла она.

- А! - сказала мать. - Ты это где сегодня подхватила? И выслушав всё, что выпалила ей дочь, проговорила спокойно:

- Вот это и есть - пошлость. Всё это семейство. Повесь гобелен на место.

И она, бессильно всхлипывая, повесила гобелен, села под его рас­кидистой кроной и заплакала...

Прошли годы, гобелен прохудился, мама сделала из него краси­вую наволочку на подушку. Не так давно подушка перекочевала в но­вую квартиру...

- Ну, как спектакль? - спросила дочь, вернувшись с какой-то тусовки.

- Там, знаешь, вывесили гобелен... - улыбаясь, сказала она. - Ну, точно такой, как наш... Помнишь?

- Нет, не помню...

- Погоди! Как это - «не помню»?!

- О Господи! - дочь вздохнула, закатила глаза, пошла ставить чайник.

А у неё вдруг сжалось сердце, щемящая обида подкатила к горлу.

- Ты ничего не помнишь! - воскликнула она. - Безразличие – вот знамя вашего поколения!

- Знамя?! - дочь фыркнула. — Ну, мать, ты даёшь! - и ушла к себе.

- Что ты пристала к ней со своим гобеленом? - вполголоса спро­сил муж. - Это твоё детство и юность, вот и люби их на здоровье, при­чём тут девочка? (По Д. Рубиной*) *Дина Рубина – современная российско-израильская писательница.

Дата добавления: 2015-03-31