Парадокс личности Фрэзера и его трудов

Введение

СМЕРТЬ Джеймса Джорджа Фрэзера 7 мая 1941 года симво­лизирует конец эпохи. Фрэзер был последним представите­лем британской классической антропологии. Лучше, чем кто-либо из наших современников, он представлял это течение в гуманитарной науке, черпавшее вдохновение в сравнитель­ном изучении человека ради постижения греческой и латин­ской культур и культуры Древнего Востока. Возможно, его имя станет последним в ряду великих филологов-классиков. Анатоль Франс сравнивал его с Монтескье — сравнение не лишенное верности масштаба, хотя, может быть, и не вполне точное. В том же духе мы могли бы косвенно сопоставить Фрезэра с Джонатаном Свифтом или с Фрэнсисом Бэконом, или даже с Томасом Мором. Но по прямой линии он, безус­ловно, был наследником таких фигур, как Тайлор, лорд Эйв-бери, Гердер и Лессинг, Винкельман и Ренан.

Фрэзер родился, сформировался и работал в эпоху, когда гуманитарные штудии еще могли существовать в форме не­спешных занятий, никак не связанных с практической жиз­нью. Его знания были обширны, а эрудиция всеохватна. Он мог спорить о физике с Кельвином, Максвеллом или Томсо-ном, он хорошо разбирался в биологии и других естествен­ных науках; он писал очерки и стихи в стиле Аддисона иЛэмба. Гомера он читал по-гречески, Овидия и Верги­лия — на латыни, а Библию — на арамейском. Юность он провел в своем любимом Тринити колледже в Кембридже, где и проявил себя. Этот колледж был для аспиранта цита­делью науки, как дом для англичанина — его крепостью. Первая мировая война, во время которой Фрэзер работал над окончательной двенадцатитомной редакцией «Золотой

Ветви», нанесла смертельный удар по занятиям классиче­ской филологией, гуманитарной науке и изящной словесно­сти. Вторая мировая война, которую Фрэзеру уже не сужде­но было пережить, похоже, навсегда вычеркнула из нашей цивилизации фигуру ученого-гуманитария, равно как и фи­гуру джентльмена.

НЕПРОСТО было понять Фрэзера как человека — в чем-то он разочаровывал, был полон противоречий и парадоксов. Вопреки всей широте его эрудиции и интересов он мог быть фанатично привязан к узким рамкам теоретических взгля­дов или предрассудков. С готовностью пересматривая свои выводы, если им противоречили факты, он тем не менее не терпел, когда кто-то возражал ему лично, и никогда не всту­пал в спор. Страстно влекомый ко всему необычному, стран­ному и экзотическому в человеческом роде, он запросто мог быть выбит из колеи встречей с необычным человеком и с большим трудом приспосабливался к личным контактам с непривычными ему людьми. Будучи по природе челове­ком скромным и склонным избегать внимания к своей лич­ности, он достиг высших формальных почестей и отличий, доступных в его положении.

Своей мирской славой он во многом обязан стараниям леди Фрэзер, взявшей на себя заботу о его карьере. Самому Фрэзеру блеск и огни публичного признания внушали от­вращение, с которым он стоически справлялся. Последнее же слово было за леди Фрэзер. Те из нас, кто были знако­мы с этой талантливой, энергичной, внушавшей почтение и даже трепет подругой жизни Фрэзера, становились равно преданы им обоим. Обходясь без наград, титулов и почет­ных степеней, она помогала Фрэзеру в работе, занималась переводом его книг, вела его обширную переписку и под­держивала отношения с другими учеными. При всем том леди Фрэзер, несомненно, оставалась для большинства друзей ученого тайной, загадочной была и ее роль в отно­шении того места, которое Фрэзер занимал в академиче­ской среде.

Я был знаком с Фрэзером на протяжении тридцати одного года. Я имел возможность наблюдать его личные связи с кол­легами-антропологами. Я пытался понять его способ подхода к проблеме, метод работы с фактами и развертывания теорети­ческих построений. Поэтому мне известно, что личными кон­тактами или своими работами он вдохновлял многих, может быть даже большинство, современных мыслителей и авторов в сфере антропологии, социологии и классической филоло­гии. Между тем ему всегда было очень трудно затронуть суть вопроса в личной беседе. Великий исследователь человека ре­дко бывал способен к взаимодействию с другим человеком, к обмену знаниями и мнениями, обычно свойственному на­стоящему учителю. Для этого нужно было ожидать тех вдохновенных моментов, когда он начинал импровизиро­вать и рассказывал отрывки прекрасной прозы — такие же мы находим и в его сочинениях. Хорошо известны его неподдель­ный интерес ко всякому новому факту, открытому в полевой работе, и его способность поддерживать своими письмами ученого, находящегося в поле. Когда я работал в Новой Гвинее и Меланезии, письма Фрэзера с его советами, вопросами и за­мечаниями помогли мне больше, чем что-нибудь другое.

Он был плохим оратором и посредственным лектором. Он явно испытывал страх перед публичными выступления­ми и предпочитал зачитывать лекции, а не импровизиро­вать. В сочинениях он отчетливо сформулировал свою пози­цию и развернуто выразил свои стойкие предубеждения. Например, он отвергал психоанализ и все, что с ним связа­но. Его было невозможно убедить почитать какие-нибудь работы Фрейда и его учеников, несмотря на то что вклад Фрейда в антропологию базируется на материалах Фрэзера. Хотя он был поклонником и последователем Робертсона Смита, он так и не смог полностью оценить французской социологической школы Дюркгейма, развивавшей социаль­ный взгляд Робертсона Смита на религию.

Фрэзер последовательно избегал споров и публичных дис­куссий. Когда «Золотая Ветвь» была буквально «взята на абор­даж» в рецензии Эндрю Лэнга, где тот высмеивал теории Фрэ­зера, называя их «овощной» или «Ковент-Гарденской» антро­пологической школой, Фрезер был так огорчен и раздосадован, что, как он сказал мне, был вынужден прервать работу на не­сколько месяцев. После этого случая Фрэзер никогда больше не читал критических статей и рецензий на свои книги.

Таким образом, Фрэзер — не преподаватель в узком смысле слова; он не был способен диалектически развернуть ясные аргументы и защитить их в споре. Мало что из его чи­сто теоретических положений может быть принято в том ви­де, в котором они выдвинуты. И все же Фрэзер был и оста­ется одним из самых великих в мире учителей.

Около полувека полевая этнографическая работа нахо­дилась под властью идей Фрэзера. Таковы исследования Файзона и Хоуитта¹, а также Спенсера и Гиллена² в Австра­лии, знаменитая Кембриджская экспедиция в Торресов про­лив под руководством А.Хаддона в сотрудничестве с Ривер-сом, Селигманом и Майерсом, работа Жюно, Роскоу, Смита и Дэйла, Торди и Ратрея³ в Африке — вот только некоторые самые выдающиеся имена, — все эти исследования выполне­ны под духовным руководством Фрэзера.

Мы уже упомянули Зигмунда Фрейда, который, иссле­дуя факты из области антропологии, черпал их у Фрэзера. С самого начала и до сих пор работы, выполненные Юбером и Моссом, Леви-Брюлем, Бугле и Ван Геннепом — предста­вителями французской социологической школы, во главе которой стояла доминирующая личность Дюркгейма, были бы немыслимы без вдохновляющего влияния достижений Фрэзера. В Германии Вундт, Турнвальд, К. Т. Пройс и мно­гие другие строили свои идеи на прочном фундаменте, зало­женном Фрэзером. В Англии такие авторы, как Вестермарк и Кроули, Гильберт Меррей и Джейн Харрисон, Сидни Харт-лэнд и Эндрю Лэнг, исходят из идей Фрэзера и сверяются по нему, даже если с ним не согласны. Блестящий и пробуж­дающий мысль исследователь Р. Р. Маррет из Оксфорда в своих трудах проецирует теории Фрэзера на материал более тонкий и более аналитически разработанный, но меньшей оригинальности и охвата. Продолжая традицию

¹ Fison L., HowittA.W. Kamilaroi and Kurnai: Group marriage and relationship. 1880.

² Spencer W. В., Gillen F.J. The native tribes of Central Australia. 1899; The northern tribes of Central Australia. L., 1904.

³ Малиновский имеет в виду, в частности, следующие работы: Junod H. A. The Life of a South African Tribe. 2 vols. L., 1912; Roscoe J. The Baganda. An account of their native customs and beliefs. L.,1911; Smith E.W., Dale A. M. The Ila-speaking peoples of Northern Rhodesia. 2vols. 1920; Rattray R. S. Hausa Folk-Lore, customs, proverbs etc. collected and transliterated with English translation and notes. 2vols. N.Y., 1913.

Фрэзера, Э. Джеймс (Е. О. James) своими превосходными недавними работами вносит вклад в понимание с помощью антропологического анализа сегодняшних проблем.

Фрэзер повлиял на таких людей, как Анатоль Франс, Бергсон, Арнольд Тойнби и О. Шпенглер. Больше, чем ка­кой-нибудь другой автор, он открывал доступ к этнографи­ческим данным и вдохновлял многих мыслителей-перво­проходцев истории и психологии, философии и морали. Это становится видно, если перечислить темы, которыми антро­пология затронула или подтолкнула исследования в других областях: табу и тотемизм, магия и экзогамия, примитивные формы религии и развитие политических институтов. Со всеми этими темами впервые работал и наиболее адекватно их трактовал Фрэзер.

На личности этого великого шотландского ученого, его учении и его творчестве лежит отсвет парадокса, свойствен­ного его работам. Даже преданный почитатель порой удив­ляется, столкнувшись с одним из наивных теоретических доводов «Золотой Ветви» или некоторых других его книг. Кажется, что его неспособность убеждать противоречит его мощи, способной вдохновить и обратить в свою веру.

Как мне представляется, объяснение парадокса Фрэзера лежит в специфическом сочетании достоинств и недостат­ков его мышления. Он не диалектик и даже, может быть, не мыслитель-аналитик. Но, с другой стороны, он наделен дву­мя великими достоинствами — это визионерская мощь ху­дожника создавать свой собственный мир и присущая по­длинному ученому способность интуитивно отделять зако­номерное от случайного, основное от вторичного.

Из первого достоинства проистекает очарование стиля, умение обратить монотонные длинноты этнографических от­четов в драматическое повествование, создать зримые образы далеких стран и экзотических культур — те из нас, кто по про­чтении Фрэзера там побывали, лучше могут оценить это.

Его научная интуиция породила эмпирическую направ­ленность его творчества. Это приводило к тому, что он пере­рывал этнографическую литературу — очень часто уже сформулировав какую-нибудь невразумительную теорию — и извлекал оттуда данные, которые нередко камня на камне не оставляли от его собственных предположений, но откры­вали нам достоверные факты о магии или религии, родстве или тотемизме в реальной перспективе и достоверном кон-

тексте этих явлений, развернутых перед нами столь живыми и дышащими человеческими желаниями, верованиями и ин­тересами. Отсюда этот необычайный дар Фрэзера преобра­жать сырой материал эрудиции в удивительную архитекту­ру фактов, в которой уже были заложены в зародыше мно­гие теории, позже отлитые в слова другими. Большинство трудов классической эволюционной и сравнительной шко­лы угнетает нас нескончаемыми перечислениям этнографи­ческих наблюдений. Преображенные Фрэзером, они ожива­ют в «Золотой Ветви», делают «Тотемизм и экзогамию» ин­тересной и полезной книгой, а «Фольклор в Ветхом завете» превращают в настоящую антропологическую сагу.

Под властью своей фантазии Фрэзер жил в некоем очень реальном и, с его точки зрения, объективном мире. Он при­давал своим теориям форму, вылепливая их из пластичного материала наблюдений, собранных по всему свету и им же самим переиначенных, так что его факты без всякого пре­увеличения подтверждают истинность его пусть и интуи­тивных взглядов. Этим объясняется постоянный интерес Фрэзера к полевым исследованиям и тот факт, что он редко — если вообще когда-нибудь — интересовался теориями. Он любил дополнения к живой картине собственного мира — драме человеческого существования. Но он не переносил никаких хирургических вмешательств в этот мир со сторо­ны теоретической критики. Вот почему ирония Эндрю Лэн-га была для Фрэзера не личным оскорблением, а святотатст­венным покушением на Вирбия, Осириса и Бальдура Кра­сивого. Теорию инцеста Вестермарка Фрэзер весьма непоч­тительно заклеймил как «ублюдочную имитацию науки». Она раздражала его не потому, что противоречила ему, Фрэ­зеру, лично, а потому, что его любимые дикари, насколько он знал их, сочли бы столь беспомощное представление об инцесте бестолковым и непонятным. При всем своем не­сколько жеманном пренебрежении психоанализом, Фрэзер настаивал, что примитивному человеку свойственны проми­скуитет и инцест. С почти материнской заботой о дикарях он восхищался их развлечениями и удовольствиями, в то же время искренне сожалея об их греховности.

В реакции Фрэзера на критику и в его собственной кри­тике или неприятии каких-то взглядов никогда не было ни­чего мелочного, злого, завистливого и переходящего на лич­ности. Я не знал никого скромнее, почтительнее в своей

любви к фактам и столь безразличного к хуле и похвалам. Из всех его качеств, наверное, именно эта подлинная предан­ность предмету своих научных и художественных интересов и полное небрежение личным успехом придали величия этому художнику, ваявшему теорию в живой среде прими­тивного человека.

Дата добавления: 2015-05-08