Бауман З. Мыслить социологически. М., 1996. С. 7-25 2 страница

Понятно, что социология слишком тесными узами связана со здравым смыслом, чтобы позволить себе так же беспристрастно и высокомерно обращаться с ним, как делают это, например, химия или геология. И нам, простым людям, тоже позволено размыш­лять о взаимозависимости людей, об их взаимодействиях, и рас­суждать со знанием дела. Разве мы сами не испытываем эту взаи­мозависимость и взаимодействие? К социологическому обсужде­нию открыт широкий доступ, и пусть не каждый из нас получает приглашение присоединиться к нему, зато нет и четко обозначен­ных барьеров или запретов. Здесь всегда можно оспорить едва на­меченные границы, надежность которых не гарантирована зара­нее (в отличие от наук, исследующих объекты, недоступные обыденному опыту), как, впрочем, и самостоятельность социоло­гии в пределах социального знания, ее право делать авторитетные заключения о предмете. Именно поэтому для социологии (если она хочет ощущать себя наукой) как упорядоченной совокупности знаний так важно провести границу между собственно социологи­ческим знанием и здравым смыслом, всегда содержащим социоло­гические идеи. Вот почему социологи уделяют этому гораздо больше внимания,, чем другие ученые.

Мы можем отметить по меньшей мере четыре изначальных отличия социологии, от здравого смысла (нашего с вами «сырого» знания жизни) по их отношению к общей для них сфере — чело­веческому опыту.

Начнём с того, что в отличие от здравого смысла социология пытается подчиняться строгим правилам ответственных высказы­ваний, которые считаются атрибутом науки (в отличие от других, по общему мнению, более свободных и менее бдительно контро­лирующих себя форм знания)..Это значит, что к социологам предъ­является требование очень четко различать высказывания, прове­ряемые доступным опытом, и высказывания, которые могут пре­тендовать только, на статус условного и. непроверенного мнения, причем делать это различие так, чтобы оно было понятно каждо­му.. Социологи, скорее воздерживаются от неверного представле­ния идей/основанных только на их собственных, убеждениях (пусть даже самых.страстных и глубоких), в качестве проверенных от­крытий, несущих на.себе печать широкого признания и авторите­та в науке;' Правила ответственных высказываний требуют, чтобы «кухня» исследователя, т.е. вся совокупность процедур, привед­ших к завершающим выводам и выступающих гарантом их досто­верности, была широко открыта для неограниченного обществен­ного обозрения; приглашение повторить испытание, воспроиз­вести эксперимент и даже, возможно, опровергнуть выводы должно быть обращено к каждому желающему. Такие ответственные вы­сказывания должны соотноситься с другими суждениями по дан­ной теме; они не могут просто отвергнуть другие, уже высказан­ные точки зрения или умолчать о них, как бы эти точки зрения ни противоречили им и, следовательно, сколь бы неудобными они ни были..Предполагается, что, коль скоро правила ответственных высказываний честно и.скрупулезно соблюдены, то тем самым резко повышается (или почти полностью гарантируется) надеж­ность, обоснованность и, в конечном счете, практическая значи­мость утверждений. Наша общая уверенность в надежности убеждений, удостоверенных наукой, по большей части основывается на ожидании, что ученые и в самом деле следуют правилам ответ­ственных высказываний и что наука как профессия побуждает каждого ученого следовать этим правилам во всех случаях. Что до самих ученых, то они указывают на достоинства ответственных высказываний как на аргумент в пользу превосходства предлагае­мого ими знания.

Второе отличие касается размеров поля, на котором собирается материал для суждений. Для большинства.из нас, непрофессиона­лов, такое поде ограничено нашим собственным жизненным ми­ром: тем, что мы делаем; людьми, с которыми мы общаемся; целя­ми, которые мы перед собой ставим и которые, как мы полагаем, другие люди также ставят перед собой. Мы очень редко пытаемся (если вообще питаемся) подняться над уровнем наших повседнев­ных интересов, расширить горизонт своего опыта, поскольку это требует времени и ресурсов, которые большинство из нас.не мо­жет позволить себе затратить на такую попытку. И несмотря на невероятное разнообразие жизненных условий, каждый опыт, по­черпнутый только из индивидуального жизненного мира, всегда фрагментарен и по большей части односторонен. Эти изъяны можно устранить лишь одним способом: объединить вместе и зат&м сопо­ставить друг с другом опыты из бесчисленного множества жизнен­ных миров. И вот тогда раскрывается неполнота любого индиви­дуального опыта, равно как и сложная совокупность взаимосвязей и взаимозависимостей, в которой он существует, — совокупность, простирающаяся далеко за пределы, обозримые с удобных пози­ций индивидуальной биографии. В результате такого расширения горизонтов оказывается возможным раскрыть тесную связь между индивидуальной биографией и более общими социальными про­цессами, которые не всегда осознаются индивидом и которые от­дельный индивид наверняка не способен контролировать. Имен­но поэтому стремление социологов к более широкой, чем индиви­дуальный жизненный мир, перспективе имеет особое — и не толь­ко количественное (больше данных, больше фактов и статистики вместо отдельных случаев), но и качественное — значение в плане использования знаний. Для людей, вроде нас с вами, преследую­щих свои частные цели в жизни и стремящихся приобрести боль­ший контроль над своим положением, социологическое знание может дать нечто большее, чем простой здравый смысл.

В-третьих, социология и здравый смысл различаются тем, ка­ким способом они придают смысл человеческой реальности; какими удовлетворяются объяснениями по поводу того, почему все уст­роено так, а не иначе. Думаю, вы гораздо больше меня знаете по собственному опыту, что именно вы являетесь автором своих дей­ствий; вы знаете: все, что вы делаете (хотя не всегда это относится к результатам действий), проистекает из ваших намерений, ожи­даний или целеполагания. Обычно вы знаете, как поступать, что­бы добиться желаемого положения вещей, будь то стремление об­ладать предметом, завоевать расположение учителя или прекра­тить насмешки друзей. Вполне естественно, что точно так же, как вы представляете себе свои действия, вы представляете и действия других. Вы объясняете себе их действия, приписывая их исполни­телям намерения, которые известны вам из вашего опыта. И это наверняка единственный способ, каким мы можем придать смысл окружающему нас человеческому миру, — но лишь до тех пор, пока черпаем средства объяснения исключительно из нашего внут­реннего жизненного мира. Мы склонны воспринимать все проис­ходящее в мире в целом как результат чьего-то преднамеренного действия: всегда ищем виновников происшествия и, найдя их, ду­маем, что наше расследование закончено. Мы полагаем, что за каждым событием, которое нам нравится, скрывается чья-то до­брая воля, а за тем, которое нам не нравится, — чьи-то недобрые намерения. Нам трудно понять, что ситуация не является резуль­татом преднамеренного действия некоего определенного «субъек­та»; и мы так просто не откажемся от нашего убеждения в том, что любая неблагоприятная ситуация может быть исправлена, если только кто-то где-то захочет предпринять правильное действие. Те, кто больше остальных объясняет нам мир — политики, журна­листы, рекламные агенты, — подыгрывают этому нашему стрем­лению, говоря о «нуждах государства», «требованиях экономики» так, как если бы государство или экономика были сделаны по мерке отдельных людей, наподобие нас с вами, и могли иметь нужды и заявлять требования. Вместе с тем они изображают сложные про­блемы народов, государств И экономических систем (имеющие глубокие корни в самой структуре этих образований) как резуль­тат помыслов и деяний нескольких индивидов, которых можно назвать по имени, поставить перед камерой или взять у них интер­вью. Социология противостоит такой персонифицированной точ­ке зрения на мир: начиная свои исследования скорее с подобных образований (совокупности зависимостей), чем с индивидуальных действующих лиц и простых действий, она тем самым показывает, что общепринятая метафора преднамеренно действующего индивида не годится для объяснения человеческого мира, включая и наш собственный мир, всецело личный и частный от помыслов до деяний. Рассуждая социологически, мы предпринимаем попытку понять смысл человеческого существования посредством анализа многообразных взаимозависимостей человека — самой непрелож­ной реальности, объясняющей и наши мотивы, и результаты их активизации.

Наконец, давайте вспомним и то, что сила воздействия здраво­го смысла на способ нашего понимания мира и себя самих (имму­нитет здравого смысла к сомнениям, его способность к самоут­верждению) зависит от кажущейся самоочевидности его предпи­саний. Они «покоятся» на рутинной, монотонной природе повсе­дневной жизни, которая «информирует» наш здравый смысл и, в свою очередь, «информируется» им. Пока мы делаем обычные, привычные ходы, заполняющие большую часть нашей повседнев­ной жизни, нам нет нужды заниматься самопроверкой и самоана­лизом. Если что-то повторяется довольно часто, то оно становится знакомым, а знакомое обладает свойством самообъяснения; оно не создает затруднений и не вызывает любопытства и, таким обра­зом, остается невидимым, неразличимым. Вопросов никто не за­дает, поскольку все удовлетворены тем, что «вещи таковы, каковы они есть», «люди таковы, каковы они есть», и с этим вряд ли мож­но что-то поделать. Узнаваемость, привычность — злейший враг любознательности и критичности, а стало быть и всего нового, готовности к переменам. В столкновении с этим знакомым ми­ром, в котором правят привычки и подтверждающие друг друга верования, социология действует как назойливый и раздражаю­щий чужак. Она нарушает уютную и спокойную жизнь своими вопросами, никто из «местных» не припомнит, чтобы их когда-нибудь задавали, не говоря уже об ответах на эти вопросы. Такие вопросы превращают очевидные вещи в головоломки: они «очуж-дают» знакомое. Вдруг повседневная жизнь становится предметом внимательнейшего изучения. И тогда оказывается, что она — все­го лишь один из возможных способов жизни, а не единственный и не «естественный» ее способ.

Подобные вопросы и вторжения в обыденность не каждому могут понравиться; многие предпочли бы отвергнуть такое пре­вращение известного в неизвестное, поскольку оно предполагает рациональный анализ вещей, которые до сих пор просто «шли своим чередом». (Можно вспомнить киплинговскую многоножку, без труда переставлявшую все свои сто ножек, пока коварный льстец не начал превозносить ее исключительную память, благодаря ко­торой она никогда не поставит тридцать седьмую ножку раньше тридцать пятой, пятьдесят вторую — до девятнадцатой... Поверив в это, несчастная многоножка не могла больше ступить и шагу...) Кто-то может почувствовать себя шокированным и даже унижен­ным: то, что было таким знакомым и чем гордился, теперь обесце­нено, выставлено никчемным и смешным, и сопротивление его вполне понятно. И все же превращение, о котором идет речь, имеет свои преимущества, а самое важное в нем то, что оно может от­крыть новые, до сих пор неведомые возможности для жизни с большим самосознанием и пониманием и даже с большей свобо­дой и самоконтролем.

Для тех, кто считает, что осознанная жизнь стоит усилий, со­циология будет желанным подспорьем. Оставаясь в непрерывном и тесном взаимодействии со здравым смыслом, она стремится пре­одолеть его ограниченность и раскрыть возможности, которые здра­вый смысл, естественно, старается скрыть. Обращаясь к нашему обыденному знанию и ставя его под сомнение, социология может подтолкнуть нас к переоценке нашего опыта, обнаружить еще очень много способов его интерпретации и в результате поможет нам стать более критичными, менее довольными таким положением вещей, каким оно сложилось сегодня или каким мы его себе пред­ставляем (или, скорее, поможет нам никогда не считать эти про­блемы несуществующими).

Искусство мыслить социологически может оказать каждому из нас самую важную услугу, а именно: сделать нас более чуткими;

обострить наши чувства, шире раскрыть нам глаза, и тогда мы сможем исследовать человеческие ситуации, остававшиеся для нас до сих пор не заметными. Раз мы стали лучше понимать, как по­средством использования власти и человеческих ресурсов осущест­вляются, реализуются кажущиеся на первый взгляд естественны­ми, неизбежными, неустранимыми, вечными аспекты нашей жиз­ни, то уже вряд ли сможем согласиться с тем, что они недосягаемы для человеческого действия, в том числе и нашего собственного. Социологическое мышление само по себе, можно сказать, по пра­ву обладает собственной силой, именно антизакрепляющей силой. Оно возвращает гибкость миру, до сих пор подавляющему своей жесткостью, и представляет его отличным от того, каким он есть сейчас. Можно утверждать, что искусство социологического мыш­ления ведет к увеличению объема и практической эффективности нашей с вами свободы. Индивидом, освоившим и применяющим это искусство, уже нельзя просто манипулировать; он сопротивля­ется насилию и регулированию извне, тем силам, с которыми, как до сих пор считалось, бесполезно бороться.

Мыслить социологически — значит несколько больше пони­мать всех людей, окружающих нас, их пристрастия и мечты, их опасения и несчастья. Более того, мы сможем не только лучше понимать людей, но даже, возможно, и больше уважать их право делать то, что делаем и чем дорожим мы, — их право самим выби­рать тот образ жизни, какой им больше нравится, строить свои жизненные планы, самоопределяться и, наконец (но не в послед­нюю очередь), всеми средствами защищать свое достоинство. Мы сможем тогда понять, что, делая все это, другие люди наталкива­ются на препятствия того же рода, что и мы сами, и так же, как и мы, узнают горечь неудач. Фактически социологическое мышле­ние может сильно способствовать нашей общей солидарности, ос­нованной на взаимопонимании и уважении, солидарности нашего совместного противостояния страданиям и общей обреченности. Если такой результат будет достигнут, то дело свободы укрепится и будет возведено в ранг общего дела.

Социологическое мышление может также помочь нам понять другие формы жизни, недоступные нашему непосредственному опыту и зачастую внедренные в наше обыденное знание в качестве стереотипов — односторонних, тенденциозных карикатур на об­раз жизни людей, отличных от нас (удаленных пространственно или в силу нашего к ним презрения и подозрительности). Про­никновение во внутреннюю логику и смысл форм жизни, отлич­ных от нашей собственной, может заставить нас вновь задуматься над мнимой непроницаемостью границы между нашим «Я» и «дру­гими», между «нами» и «ними». Наконец, это заставит нас усом­ниться в естественности и предустановленности подобной грани­цы. Новое понимание поможет облегчить наши связи с «другим» и скорее прийти к взаимному соглашению. Оно заменит страх и противостояние терпимостью, что также будет способствовать на­шей свободе, поскольку нет более надежной гарантии индивиду­альной свободы, чем свобода для всех, т.е. и для тех людей, кото­рые предпочтут использовать свою свободу, чтобы начать жизнь, отличную от моей. Только при таких условиях может осущест­виться наша собственная свобода выбора.

В силу вышеуказанных причин укрепление индивидуальной свободы посредством подведения под нее прочного основания коллективной свободы может иметь и дестабилизирующий эффект для существующих отношений власти (которые ее охранители обыч­но представляют как социальный порядок). Потому-то так часто социологию и обвиняют в «политической неблагонадежности» правительства и другие власть предержащие ревнители социаль­ного порядка (особенно правительства, закосневшие в своем стрем­лении ограничивать свободу подданных и всячески подавлять их сопротивление такому правлению, которому они должны подчи­няться и которое должно быть представлено общественности как «необходимое», «неизбежное» или «единственно разумное»). Ког­да возобновляются выступления против «подрывного влияния» со­циологии, тогда можно уверенно предположить, что уже готовит­ся атака на способность подданных сопротивляться насильствен­ному регулированию их жизни. Такие выступления зачастую со­впадают с крутыми мерами против существующих форм самоуп­равления и самозащиты коллективных прав, или, другими слова­ми, против коллективных основ индивидуальной свободы.

Говорят, что социология — это сила власть неимущих. Хотя так бывает не всегда. Нет гарантии, что, обретя социологическое понимание, можно устранить и освободиться от противодействия «грубых реалий» жизни; сила понимания не подходит для насиль­ственного давления, соединенного с безропотным и покорным здравым смыслом. И все же, если бы не это понимание, шансы на успех индивида в управлении собственной жизнью и в коллектив­ном управлении общими условиями жизни были бы еще меньше.

Эта книга написана с одной целью: помочь обычному челове­ку, вроде нас с вами, заглянуть за горизонты собственного опыта и показать, как можно по-новому интерпретировать, казалось бы, знакомые стороны жизни, увидеть их в ином свете. Все главы по­священы какому-либо аспекту повседневной жизни, дилеммам и ситуациям выбора, с которыми мы постоянно сталкиваемся в обы­денной жизни, однако глубоко поразмыслить над которыми обыч­но не имеем достаточно ни времени, ни возможности. Каждая гла­ва — это попытка побудить к таким размышлениям; но не для того, чтобы «исправить» ваши знания, а с тем, чтобы расширить их; не для того, чтобы заменить заблуждение непререкаемой исти­ной, а чтобы подтолкнуть к критическому осмыслению тех веро­ваний, которые до сих пор были вне всякой критики, чтобы при­вить вкус к самоанализу и привычке подвергать сомнению взгля­ды, претендующие быть само собой разумеющимися.

Таким образом, эта книга предназначена для личного пользо­вания — быть подспорьем в истолковании проблем, возникающих в повседневной человеческой жизни. И потому от многих других книг по социологии она отличается тем, что составлена согласно логике повседневной жизни, а не логике научной дисциплины, изучающей эту жизнь. Здесь коротко упомянуты лишь несколько вопросов, занимающих и профессиональных социологов в силу того, что они сталкиваются с ними в своей собственной жизни (т.е. в жизни профессиональных социологов); многие же профес­сиональные темы опущены полностью. Вместе с тем многому, что находится сегодня на острие социологического знания, мы удели­ли внимание, соответствующее его значению в обыденной жизни. Следовательно, никакой всеохватывающей картины социологичес­кого знания, каким мы его находим в академических заведениях, где оно используется и преподается, здесь нет. Для того чтобы получить такую всестороннюю картину, читателю придется обра­титься к другим текстам; в конце книги даны некоторые советы по этому поводу.

Книга, задуманная как комментарий к нашему повседневному опыту, не может быть систематизирована более, чем сам опыт. Поэтому изложение идет, скорее, кругами, нежели по прямой ли­нии. Некоторые темы появляются повторно с целью еще раз взгля­нуть на них в свете того, что обсуждается в данный момент. Имен­но так и возможны попытки понять что-либо: каждый шаг вперед на пути осмысления с необходимостью предполагает возврат к предшествующим этапам нашего продвижения. И то, что, как ка­залось, мы уже поняли, ставит новые знаки вопросов, которые мы раньше не замечали. Этот процесс может продолжаться бесконеч­но, но в нем многое можно обрести.

Дата добавления: 2015-05-26