Часть первая 16 страница

— По‑видимому, японцы прикрывают свою высадку ружейным и пулеметным огнем с мелких судов, которые могут близко подойти к берегу, — решил Кондратенко.

В это время на дороге показался старик китаец. Он шел не торопясь и даже не оглядываясь на выстрелы. К нему подъехал Бутусов и заговорил с ним по‑китайски.

— Что он сообщает? — поинтересовался Кондратенко.

— Уверяет, что никаких японцев нет, а стрельбу ведет «русска капитан», — ответил подполковник.

Китаец подошел сам и, низко кланяясь, продолжал что‑то бормотать.

— Японси нет, китайси бойся нет, — разобрал генерал.

— Кто же тогда стреляет? — недоумевал командир полка.

— Русска капитана, пу, пу, пу, — подняв руки, как для стрельбы, ответил китаец.

— Поехали вперед, — решил Кондратенко и вместе с Агапеевым и несколькими разведчиками поскакал по шоссе.

За поворотом перед ними открылась широкая панорама моря с четко видимыми километрах в пяти от берега японскими кораблями. Ни на море, ни у берега не было ни одной лодки.

— Где же десант? — в один голос воскликнули все.

— Его нет и не было! — убежденно ответил Бутусов. — Китайцы давно об этом бы знали, конечно, находились бы в большом страхе.

Неожиданно в стороне от дороги раздался резкий свист, и тотчас затрещали ружейные выстрелы. Испуганные лошади бросились в сторону.

— Что за черт! Стреляют, а пуль нет! — удивился генерал.

— Я сейчас узнаю, в чем дело! — И Агапеев, перескочив через канаву, поскакал напрямик по сжатому полю. Скоро он увидел стрелковую цепь, совершавшую перебежку. Сзади нее спокойно ходил поручик и поправлял солдат.

— Помни, ребята, когда соседний взвод побежит, усиленно стреляй, поддерживай его своим огнем, — пояснил он и громко свистнул.

Цепь побежала, сопровождаемая частым огнем.

— Кто вы такой? — подлетел к офицеру Агапеев.

— Начальник команды разведки Четырнадцатого полка поручик Енджеевский.

— Это вы с утра здесь стрельбой занимаетесь?

— Так точно! Сейчас буду кончать занятия, — взглянул Стах на часы.

— Разве вы не знаете, что японцы бомбардируют Артур?

— Они мне не мешают, господин полковник. Если бы они вздумали высадить десант, то у меня для наблюдения высланы разведчики. Пока на море все спокойно.

— Что бы вы могли сделать, имея только учебные патроны, в случае появления десанта?

— У меня есть целая двуколка боевых. При появлении японцев рассыпал бы команду в цепь и открыл по ним огонь. Одновременно послал конного ординарца с докладом о действиях японцев в штаб крепости. Думаю, что продержался бы до подхода подкреплений из Артура, — спокойно отвечал поручик.

— Заварили вы кашу! В штабе Седьмой дивизии решили, что японцы высаживаются в этом районе и двинули сюда всю Седьмую дивизию.

— Об этом мне ничего не известно! Я провожу занятия, согласно расписанию, утвержденному командиром полка, — оправдывался Енджеевский.

— Прекратите огонь и отправляйтесь к генералу Кондратенко. Он ждет вас на шоссе, — распорядился Агапеев.

Узнав о причине переполоха, Кондратенко громко расхохотался.

— Вот что значит, у страха глаза велики! Вместо этого чтобы направить сюда хорошую разведку, двинули всю дивизию. На будущее время такие занятия необходимо все же согласовывать со штабом крепости, — решил генерал.

— Вы не видели разведчиков Двадцать пятого полка? — спросил у подошедшего поручика Рейс.

— Так точно, видел! Они отправились по берегу моря и не хотели мне верить, что японцами здесь и не пахнет. С ними были и артиллеристы, — пояснил Стах.

Тем временем японские корабли, усиленно задымив, прекратили стрельбу и начали отходить в море.

Когда Стессель узнал о причине переполоха, то пришел в неистовство и приказал посадить Биджеевского на десять суток на гауптвахту.

— Да за что же, Анатолий Михайлович, вы хотите наказать этого чрезмерно старательного юношу? Он только выполнял приказ своего командира полка, — заступился за Енджеевского Кондратенко.

— За глупость!

— Последняя по уставу не наказуема, — усмехнулся Кондратенко.

Но Стессель был неумолим, и в тот же день Водяга водворил Стаха на губу.

Вечером, после бомбардировки, Макаров созвал экстренное совещание на «Петропавловске»с участием всего генералитета крепости.

К семи часам в приемной адмирала собрались уже все адмиралы и командиры судов, а также Стессель, Никитин, Кондратенко и Белый со своими адъютантами, — всего человек около тридцати.

Макаров, поглаживая бороду, открыл совещание коротким анализом событий минувшего дня.

— Вчера у коменданта крепости я указал, что Ляотешань наиболее уязвимое место в обороне Артура. Не прошло и суток, как все мои опасения подтвердились. Сегодняшняя бомбардировка наглядно показала, где именно мы наименее защищены, вернее — совершенно не защищены, — продолжал Макаров. — Самое верное средство раз и навсегда отучить японцев от стрельбы через Ляотешань — это установить на нем орудия. Но этого скоро не сделаешь. Нужен, по крайней мере, месяц для постройки батарей. Поэтому я решил пока что устроить там лишь наблюдательный артиллерийский пост и соединить его телефоном с эскадрой.

— Этот вопрос нужно еще обсудить у меня в штабе.

— Пока мы его будем обсуждать, японцы могут повторить сегодняшнюю бомбардировку. Действовать надо немедленно, — пытался урезонить Стесселя Макаров.

— Если флот будет и впредь прятаться в гавани, то японцы смогут каждый день упражняться в такой стрельбе.

— Эскадра, ослабленная еще двадцать шестого января, пока не в состоянии принять бой с японцами в открытом море, стоя же на якоре в порту, она сможет отвечать тем же перекидным огнем через Ляотешань.

— Как твое мнение, Василий Федорович? — спросил Стессель у Белого.

— Предложение адмирала Макарова можно только приветствовать, — ответил генерал.

— По‑моему, не следует этого делать, — вмешался Никитин. — Если нужен наблюдательный пункт на Ляотешане, то пусть его обслуживают наши крепостные артиллеристы.

— Крепостные артиллеристы незнакомы с нашими орудиями и правилами стрельбы, — возразил Молас.

— Нехитрая штука и научиться, — бросил Никитин.

— Быть может, мы пошлем туда представителя и от флота, и от крепостной артиллерии? — вставил Кондратенко.

— Я считаю, что довольно будет и одних моряков, — ответил Белый. — Пусть они наблюдают и отвечают за результаты стрельбы.

— Присоединяюсь к мнению генерала Белого, — сказал Стессель.

— Итак, морякам разрешается иметь свой наблюдательный пункт на вершине Ляотешаня, — иронически резюмировал прения Макаров. — Перейдем теперь к вопросу о сооружении батарей.

— Тут надо договориться с крепостным инженером и нашими артиллеристами. Первый даст саперов для проведения дороги, а вторые помогут технически, — уже миролюбиво проговорил Стессель.

— Поручим полковнику Агапееву согласовать все связанное с этим вопросом, — решил Макаров.

— Мы от себя выделим или капитана Гобято, ила прапорщика Звонарева, — предложил Белый, — они и проведут эту работу.

— Что может в артиллерии понимать прапорщик? — удивился Никитин.

— Он весьма успешно вел переделку лафетов на Электрическом Утесе, — ответил Белый. — Сейчас я ему поручил ту же работу и на других батареях. На Ляотешане он вполне справится.

Когда перешли к обсуждению вопросов связи берега с флотом, Макаров предложил выделить матросов‑сигнальщиков на все батареи. Стессель решительно запротестовал.

— Нам такой связи не надо. Сами разберем, что делается у нас перед глазами, и будем сообразно действовать.

Макаров предложил Агапееву договориться об этом со штабом крепости и крепостной артиллерии.

Под конец заседания Макаров сообщил, что наутро он намеревается вывести всю эскадру в морей попробовать поискать отдельные небольшие отряды японцев.

— Нынешняя война прежде всего война за обладание морем. В настоящее время мы значительно слабее японцев, и, чтобы выровнять наши силы, необходимо нападать на их отдельные корабли или маленькие отряды. В заключение не могу не выразить горячей надежды, что наши отношения с крепостью наладятся в ближайшее время, — закончил адмирал свою речь.

После заседания Макаров пригласил всех ужинать на корабль. Стессель и Никитин демонстративно отказались и уехали, а Белый и Кондратенко приняли приглашение.

В дружеской беседе они очень быстро договорились по всем пунктам и решили на будущее время действовать сообща, минуя по возможности штаб крепости.

— С момента своего визита к Стесселю я чувствую себя крайне расстроенным враждебным отношением ко мне крепостного начальства, — говорил Макаров. — Поскольку мы заняли Артур только для того, чтобы иметь стоянку для флота, вполне естественно, что и крепость создана для его защиты. Тем приятнее мне было так легко и просто договориться с вами, господа.

— Я вполне разделяю вашу точку зрения, Степан Осипович, — ответил Белый, — и прошу завтра же прислать матросов‑сигнальщиков хотя бы на наши важнейшие батареи — Золотую гору и Электрический Утес.

— В свою очередь, я прошу вас также помочь мне на Ляотешане, — попросил Макаров.

— Я повидаю начальника инженеров крепости полковника Григоренко, — сказал Кондратенко, — и в ближайшие же дни вместе с ним и Василием Федоровичем выберу там места для установки батарей; наметим попутно и направление новых дорог.

— Я надеюсь, господа, что вы позволите мне отныне считать вас своими союзниками в деле обороны ПортАртура, — закончил адмирал.

Макаров проводил генералов до самого трапа и приказал Дукельскому сопровождать их до пристани. Когда шлюпка отошла, Макаров стал прохаживаться по палубе. Он понял, что сегодня он нашел себе точку опоры в Артуре.

Утром Звонарев был вызван в Управление артиллерии. Вместе с ним на линейку села и Шурка Назаренко, отправлявшаяся на курсы сестер. День выдался ясный, солнечный, слегка ветреный. Море расстилалось перед глазами до самого горизонта. Ни одного корабля, ни одного дымка не было видно.

— Хорошо сегодня, — заметил Звонарев.

— Должно, японцы в обед явятся. Они всегда, как только ясно, обязательно приходят к Артуру.

— Вы уже привыкли к обстрелу, Шура?

— Привыкла, только когда близко снаряды рвутся, то страшно бывает. Тогда я в погреб ховаюсь, и там мне совсем не страшно.

— Будете сестрой, придется вам и на позициях бывать, — там страшнее будет, чем у нас.

— Папаня намедни сказывал, что по Утесу бьют самые что ни на есть большие пушки у японцев. Хотят они его вконец разбить, чтобы он им на море не мешал. Хоть бы эта война поскорей кончилась да опять помирному жить!

— Замуж торопитесь?

— Об этом я и не думаю. Учиться хочу.

— Зато Пахомов, верно, ждет не дождется, когда вам шестнадцать лет исполнится.

— Пусть ждет, все равно я за него не пойду, — угрюмо проговорила девушка. — Противен он мне.

Разговаривая, они незаметно доехали до Управления артиллерии. Шурка Назаренко пошла к Варе, а Звонарев к генералу. Белый встретил его очень радушно.

— Я хочу поручить вам одно важное дело‑установку орудий на Ляотешане. Работа спешная и в двухнедельный срок должна быть окончена, — сообщил генерал.

— Боюсь, что я не справлюсь с этой работой. Я ведь еще очень мало понимаю в артиллерийском деле.

— Зайдите сейчас к Гобято, я ему уже говорил об этом.

Звонарев откланялся и пошел в мастерские. Он не застал Гобято там, зато встретил в механическом цехе очень утомленного Братовского.

— Сильно устаете? — спросил его Звонарев.

— Не столько от работы, сколько от стояния под ранцем да от внеочередных нарядов. Нельзя ли мне к вам, ваше благородие, на Электрический Утес? — попросил Братовский.

— Сегодня же об этом переговорю с капитаном. Только вам делать у нас сейчас нечего. Работы по переделке закончились, сам я назначен на установку орудий на Ляотешане, на Электрическом, верно, не буду вовсе бывать.

Звонарев вернулся в Управление, где наконец застал Гобято.

— С Ляотешанем ерунда какая‑то получается. Мы отдаем морякам свои пушки, они их с помощью пехоты устанавливают, а обслуживать батареи будем мы, а не моряки. Пока все это не разъяснится, к этой работе приступать нечего. Вас же попрошу сейчас побывать на Двадцать второй батарее у Вамензона. Посмотрите, в каком состоянии у них орудия и лафеты, можно ли им увеличить заряд для получения большей дальности. Что же касается углов возвышения, так они и сейчас стреляют при предельном возвышении. Лошадь вам сейчас подадут, я уже об этом распорядился.

Двадцать вторая батарея шестидюймовых береговых пушек Канэ была расположена на самом левом фланге берегового фронта, на стыке с сухопутной линией обороны. Благодаря этому она была приспособлена почти к круговому обстрелу и в сторону моря и в сторону суши. Дорога туда шла в объезд Золотой горы с севера, где ее отроги значительно понижались. По пути они миновали так называемые дачные места, куда переезжали в летнее время семьи офицеров порт‑артурского гарнизона. Здесь берег спускался к морю более полого, растительность была сравнительно богаче и, наконец, имелось несколько небольших пляжиков для купанья. Сейчас все дачи были заколочены, заборы у палисадников поломаны, и только собаки уныло бродили между строениями. Дальше до батареи шло шоссе, по которому пришлось ехать около часа.

В складках прибрежных сопок расположились казармы для артиллеристов. Тут же вблизи в небольшой делянке находился офицерский флигель, к которому и подъехал Звонарев.

Командир батареи капитан Вамензон был предупрежден Гобято о приезде прапорщика и встретил его, как жданного гостя,

— Милости прошу! Очень рад вас видеть. Я столько наслышался о ваших успехах по переделке орудий, что давно хотел познакомиться с вами, — рассыпался он, крепко пожимая руку Звонареву. — Быть может, перекусите с дороги? Я только что сел за стол, — пригласил Вамензон.

— Не откажусь, так как сегодня еще ничего не ел с самого утра, — согласился Звонарев.

Капитан ввел его в маленькую столовую, в углу которой виднелась большая икона с горящей перед ней лампадкой. В комнате уже был накрыт стол на две персоны, стояли миски с борщом и кашей.

— Прошу садиться, — подставил стул капитан. — Питаюсь я из солдатского котла. «Щи да каша‑пища наша», как говорит наша русская пословица. Это и дешевле и лучше в отношении контроля за солдатской едой. Артельщики все воры и жулики, за ними всегда нужен глаз да глаз. У меня на этот счет очень строго; как начнет плохо кормить, проворуется, — долой! Кашевару, кроме того, задницу полирую время от времени, — распространялся капитан. — Золотой народ наши солдатики: неприхотливы, терпеливы, богобоязненны, царябатюшку любят до самозабвения. Конечно, есть отдельные прохвосты, но с ни ми я не церемонюсь. Кулак и розга прекрасно исправляют самых строптивых. Выпьем же за наш великий русский народ, — налил капитан две большие рюмки водки.

Звонарев с ним чокнулся.

Щи были жирные, наваристые, с крошеным мясом. Каша, поджаренная с салом, так и таяла во рту. Хлеб был хотя и черный, но хорошо выпеченный.

— У вас прекрасно кормят в роте, — похвалил Звонарев. — На Электрическом Утесе, к сожалению, гораздо хуже.

— Воруют сильно, потому и пища у вас плохая У Жуковского жену и детей из‑под носа украдут, он и то не заметит: витает где‑то в облаках. Все со своей культурностью носится: «Я против порки и мордобоя, я за развитого и образованного солдата… — а на деле у вас, простите, — кабак, — критиковал Вамензон. — Из вашей роты по всей артиллерии либеральная зараза ползет. Солдаты‑то у вас чуть ли не газеты читают. Это же полный разврат! Начнет солдат газеты читать, начнет думать, — мало ли до чего он додумается! Нет уж, я предпочитаю иметь у себя неграмотных. Да и на что это солдату? Он должен только выполнять приказания начальства, думать ему совершенно не о чем и незачем; за него обо всем начальство подумает. Право, я считаю, что хорошо было бы иметь солдат совсем даже без головы. В сущности, она им совершенно не нужна, разве только для украшения!

— А как же фейерверкеры, наводчики, писаря?

— Этим, пожалуй, можно было бы оставить головы вроде органчика, чтобы заводить их, когда нужно.

— Я не разделяю вашей точки зрения, господин капитан. Современная военная техника, насколько я с ней познакомился, требует известного культурного уровня.

— К сожалению, вы во многом правы. В этом все наше несчастье. Но образованный солдат всегда в то же время будет и развращенным. Избежать этого очень трудно, если не невозможно. Всегда найдутся подлые агитаторы, которые сумеют быстро развратить любого солдата. С этими подлецами я расправлялся бы беспощадно, — всех вешал бы, как бешеных собак, особенно проклятых жидов. Ненавижу это иудино племя!

— Вы преувеличиваете значение евреев как агитаторов. Русские в такой же мере причастны к пропаганде, как и евреи, — сказал Звонарев.

— Это все жндовствующие русские, нигилисты, анархисты, социалисты и прочая сволочь. Вырезать бы всех до единого. Очистить нашу Россию от них раз и навсегда! — кричал Вамензон, возбужденный и красный, азартно размахивая в воздухе столовым ножом и, видимо, воображая себя участником погрома.

— Едва ли мы с вами, господин капитан, убедим друг друга. Разрешите вас поблагодарить за хлеб‑соль, — поднялся Звонарев, — я двинусь на батарею для осмотра пушек.

— Жаль, жаль, что вы не разделяете моих взглядов. Впрочем, вы у нас человек временный и случайный. У настоящих офицеров русской армии ненависть к евреям должна быть в крови. С детства нужно будущих офицеров воспитывать в этом духе, — продолжал Вамензон. — Я пройду вместе с вами на батарею.

Проходя по дороге мимо казармы, Звонарев увидел человек тридцать солдат, стоящих под винтовками. На лицах многих были синяки, ссадины и кровоподтеки. Капитан подошел к ним и стал внимательно оглядывать каждого из них.

— Голову выше! — крикнул он на низкорослого, но необычайно широкоплечего солдата, с мрачной злостью смотрящего на него. Солдат чуть‑чуть поднял вверх подбородок.

— Выше, чертов сын! — И Вамензон с силой ударил его по подбородку снизу вверх, так что у того стукнули зубы. — Я тебя научу, как у меня в роте служить, всю дурь твою из тебя выбью.

Звонарен вздрогнул, увидев, с какой ненавистью посмотрел избитый на своего командира.

— Он вас убьет когда‑нибудь, — заметил прапорщик, когда они пошли дальше.

— Кто? Блохин? Я прикажу его выпороть завтра, как Сидорову козу, шелковый станет. Хамье это я знаю: чем их больше бьешь, тем они тебя больше любят.

— Боюсь, что вы ошибаетесь.

— На то вы и, простите за выражение, шпак, чтобы бояться этой скотины. Я в бараний рог согну любого солдата, он же мне потом будет руки целовать, — презрительно проговорил капитан.

На батарее в стену бетонного траверса между средними орудиями была вделана большая икона. Перед ней горела неугасимая лампада. Подойдя к иконе, Вамензон набожно снял фуражку и широко перекрестился.

— Это наши небесные покровительницы, святые Вера, Надежда, Любовь и матерь их София, — пояснил капитан. — В честь Веры Алексеевны Стессель. Она нам и лампадку к ней поднесла фунтов в пять чистого серебра. Не хотите ли полюбоваться?

Звонарев осмотрел массивную лампаду, на которой было вырезано славянской вязью» Дар батарее N 22 от ее превосходительства В. А. Стессель. 17 сентября 1903 г.«.

— Значит, ваша батарея имеет не только небесных, но и земных покровительниц, к тому же весьма влиятельных?

— Я сообщаю Вере Алексеевне обо всем происходящем на батарее. У нас было двое раненых двадцать седьмого января, и оба получили от нее именные кресты и подарки. Кроме того, с начала войны она прислала всем солдатам по нательному кресту и свое благословение, — рассказывал Вамензон.

» Интересно знать, что получил ты сам?«— подумал Звонарев.

— Солдаты очень чтут своих небесных патронесс? — вслух спросил он.

— Каждый вечер человек двадцать можно видеть около иконы; пришлось даже сделать деревянный настил, чтобы молящиеся не пачкали шинелей, становясь на колени. Два раза в месяц батюшка перед ней служит молебен.

Звонарев хотел было спросить, не чудотворная ли эта икона, но капитан предупредил его.

— Солдаты уверяют, что, приложившись к иконе, они получали исцеление от недугов: головной боли, расстройства живота, зубной боли…

— Этак к вам скоро начнется паломничество с других батарей, — иронически заметил Звонарев.

— Вы, кажется, не особенно верующий? — подозрительно заметил Вамензон.

— Думаю, что вы недалеки от истины.

— Дух безверия и нигилизма, как проказа, поражает современную молодежь. От интеллигенции это тлетворное течение переходит к широким народным массам и отравляет честные души сирых и бедных. Я ненавижу нашу интеллигенцию так же, как и иудино племя. Большой вред они причиняют государству.

— А вы себя к образованным не причисляете?

— Я офицер, следовательно, преданный слуга царю и отечеству и, конечно, враг всякого суемудрия.

— Разрешите вызвать людей к орудиям, — попросил Звонарев. — Мне нужно будет осмотреть стволы пушек, а также снарядные и зарядные камеры орудий, степень их разгара от стрельбы.

— Сию минуту. — И Вамензон пронзительно засвистел.

Тотчас из казармы начали выбегать солдаты, одеваясь на ходу, и, подбежав к батарее, застыли около своих орудий в уставном положении. Капитан по часам следил за тем, через сколько времени батарея будет готова к бою. Солдаты, пробегая мимо иконы, быстро крестились, боязливо оглядываясь на командира. Тех же, кто этого не делал, капитан угощал зуботычиной и заставлял усиленно креститься.

— Две минуты сорок пять секунд, — сообщил Вамензон, когда последние солдаты добежали до батареи. — Взводным фейерверкерам записать опоздавших и вечером доложить мне через фельдфебеля.

Орудия Звонарев нашел в очень изношенном состоянии: стволы имели уже значительный разгар, в зарядных камерах прогорели обтюрирующие кольца, замки туго входили в свои гнезда.

— Вы часто стреляете? — справился он у Вамензона.

— По нескольку раз в день. Кроме того, я люблю делать тревоги и по ночам. Я буду просить о замене изношенных орудий новыми. Ведь моя батарея особенная: она предназначена для обстрела и моря и суши. Мне приходится первому открывать огонь, когда японцы подходят с севера. Ваш Утес и тот столько не стреляет.

— Я доложу об этом командиру артиллерии. Во всяком случае, по‑моему, вам сейчас нельзя увеличивать пороховых зарядов, так как могут быть большие прорывы газов, что весьма опасно для орудийной прислуги, — сообщил свое мнение капитану Звонарев.

— Если дело только в прислуге, то, по‑моему, с ней особенно считаться не приходится: на то и война, чтобы были опасности. Другое дело, если при этом может пострадать казенное имущество, лафеты или самое орудие.

— Солдаты ведь тоже, по военной терминологии, — казенное имущество.

— Во всяком случае, не ценное: у нас, в России, его более чем достаточно.

Покончив с осмотром батареи, Звонарев поспешил откланяться и уехать.

— Тебя покормили? — спросил он возницу, когда двинулись в дорогу.

— Так точно, — щи постные да каша тухлая с прогорклым маслом, — ответил солдат.

— У командира были прекрасные щи и каша!

— Так для них же кашевар отдельно в маленьком котелке приготовляет. Всем известно, что у капитана Вамензона хуже, чем во всей артиллерии, кормят. Зато у фельдфебеля ряшка всем на удивление, — красная да толстая. Промеж себя солдаты называют эту батарею

» наши арестантские роты «. В дисциплинарном батальоне и то легче. Тут каждый день по нескольку человек порют да еще розги в рассоле ночью вымачивают, чтобы больнее было. Особливо достается тем, кто плохо молится богу: лют до молитвы капитан. Видали, быть может, под винтовкой стоял низкий да широкий такой солдат.

— Блохин.

— Он самый. Почитай уже месяц его под винтовкой держат да через день на кобыле дерут за то, что перед иконами на батарее не хочет снимать шапку. Забьет его капитан до смерти, даром что силища в Блохине большущая.

— Ты земляк с ним, что ли?

— Никак нет, в новобранстве вместе были. Он из рабочих, медницкому делу обучен. Сперва в мастерских работал, а потом его оттуда выгнали за пьянство, что ли. Попал он на Двадцать вторую батарею, теперь и мучается. Или сбежит со службы, или помрет, не выдержать ему.

В Управлении артиллерии прапорщик никого не застал и прошел на квартиру Гобято.

— Каковы ваши сегодняшние успехи? — спросил его капитан.

Звонарев подробно доложил обо всем.

— Я предполагал, что дело обстоит приблизительно так, как вы сообщаете. На Двадцать второй батарее надо будет сменить орудия. Хотя батарея только что построена, но на вооружение были поставлены старые орудия, других тогда не было. Теперь мы получили тридцать новых пушек и сможем произвести замену у Вамензона.

— Я вас хотел попросить: нельзя ли будет с батареи Вамензона откомандировать в мастерскую Блохина, он медник по специальности.

— Он сам вас об этом просил? — удивился Гобято.

— Нет, он ничего мне не говорил, я прошу за него, так как был свидетелем, как его избивал Вамензон.

— Если всех избитых Вамензоном откомандировывать с батареи, так там скоро не останется ни одного. Блохин же туда попал от нас за пьянство, и едва ли стоит его брать обратно. У Вамензона не распьянствуешься. Был Блохин и на Электрическом, пропил казенное имущество, пошел под суд, да дешево отделался: Борейко на суде спас его от арестантских рот, только в штрафные его перевели да выпороли.

— Как бы он там Вамензона не убил.

— Убьют Вамензона — плакать не будем.

— Зато погибнет ведь и Блохин, и другие солдаты пойдут под суд. Их жалко!

— Больно вы, Сергей Владимирович, жалостливый человек. Всех все равно не пережалеешь, а Блохина жалеть и не стоит, — все равно рано или поздно сопьется и умрет под забором! Пойдемте‑ка сейчас с докладом к Белому, чтобы завтра с утра приняться за работу.

Перед квартирой Белого стоял парадный экипаж, на козлах которого сидел кучер‑матрос.

— Кого привез? — спросил его Гобято.

— Командующего флотом адмирала Макарова и флаг‑офицера лейтенанта Дукельского.

— Вот и отлично, заодно договоримся и о работе на Ляотешане, — обрадовался капитан.

В гостиной они застали Макарова в полной парадной форме, очевидно, приехавшего с визитом к Белым.

Макаров приветливо с ними поздоровался и продолжал беседу. Сам генерал был занят разговором с Агапеевым и Дукельским. Гобято со Звонаревым подсели к ним.

— Прекрасную прогулку совершили мы сегодня в море, — рассказывал Агапеев. — Вышли еще на рассвете и только час тому назад вернулись. Море было чудесное — ясно, тихо, солнечно. Японцев даже на горизонте не было видно. После вчерашней бомбардировки скрылись куда‑то. Адмирал проявил исключительную энергию. Сперва был на тральщиках и показывал, как надо тралить, потом на катере подъехал к одной из вытравленных мин, осмотрел ее и приказал тут же разрядить. Как ни уговаривали его поберечься, не ушел, пока не были вывинчены ударные приспособления. Затем на» Новике» обошел всю эскадру и проделал целый ряд перестроений, указывая каждому судну его ошибки. И, наконец, когда вернулись в гавань, лично проверил, как корабли» становятся на якорь. Такая подвижность, такая неутомимость, что можно подумать, что ему не пятьдесят пять лет, а тридцать. С таким адмиралом мы смело можем потягаться с японцами, — восхищался полковник.

— Адмирал производит симпатичное впечатление, — заметил Гобято.

— Тебя вчера намечали послать на Ляотешань для установки там тяжелых орудий, — обратился к Звонареву Дукельский.

— Хочу отказаться от этой работы; плохой я еще артиллерист.

— Ничего, справишься. Помогут другие, если в чем будет заминка, — успокоил лейтенант.

— Что это за амазонка скачет по улице? — спросил Макаров, глядя в окно.

Все обернулись к окнам. Варя красивым курц‑галопом обскакала вокруг дома, подъехав к крыльцу, соскочила с лошади и нежно поцеловала ее в разгоряченную морду.

— Это наша младшая дочь Варя. Она очень увлекается верховой ездой и готова целый день не сходить с лошади, — пояснила Мария Фоминична.

— Казацкая кровь сказывается, — заметил Гобято.

— Вы казак? — удивился Макаров, обернувшись к Белому.

— Да, мы с женой с Кубани, — ответил генерал.

В комнату влетела в запыленном платье, с плеткой в руках растрепанная Варя. Увидев Макарова, она смутилась и мгновенно исчезла.

— Резвая она у вас, — улыбнулся адмирал.

— Даже чересчур, — заметила сердито мать и вышла.

Когда мужчины остались одни, Макаров предложил в деталях выяснить вопрос об укреплениях Ляотешаня. Белый принес план крепости, и все принялись обсуждать порядок намеченных работ. Решено было, что силами гарнизона будет проведена дорога до самой вершины Ляотешаня: моряки брали на себя установку двадцативосьмисантиметровой пушки, артиллеристы, в случае нужды, — постройку и вооружение батареи.

Когда через полчаса в гостиной появилась Варя в сопровождении матери, все деловые разговоры были уже окончены. Девушка, успевшая переодеться, умыться и причесаться, розовая от смущения, подошла с подносом к Макарову и сделала ему реверанс.

Адмирал, улыбаясь, смотрел на смущенно стоявшую перед ним девушку.

Дата добавления: 2015-06-04