КАТЕГОРИИ: Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748) |
Из-под генеральского глаза
Десять фунтов культуры
На складе — в холодном пустом коридоре нижнего этажа — веселый высокий парень в полушубке выдает Кирибаеву школьное имущество. Стопа бумаги, коробка перьев, двадцать четыре карандаша и столько же букварей «по Вахтерову». Тощая брошюрка в два десятка страниц, на скверной бумаге. Сюда же кладется приказ генерала Баранова о «новом правописании» и штук сорок переплетенных книжечек — «начатки закона божия». — Этого у нас много, — говорит парень. — Прибавить можно. Бумагу одобряют. К этому добавляет еще десятка два картин с голыми Адам-Евами, один задачник, две книжки Басова-Верхоянцева «Конек-скакунок» и начинает завертывать все в большой лист синей бумаги. Кирибаев пробует протестовать: — Да ведь тут одно божество. Куда я с ним? — А вы его разбавьте «Коньком-скакунком», — отшучивается парень. — Ручек хоть дайте. Книг для чтения[39]. Заведующий складом, не переставая улыбаться, говорит: — Книжки еще не составлены, а ручек вовсе не даем. Не к чему! Насадят ребята зорьку пера на прутик, вот и ручка. Распишитесь-ка лучше да уезжайте до вечера, — прибавляет он, придвигая ведомость. Лицо парня на минуту становится серьезным. Кирибаев расписывается, берет маленький синий тючок и, взвешивая на руке, говорит: — Немного же культуры повезу. — Сколько имеем. Всем одинаково даем. Вот корабли прийдут, так возом привезем. А может, и ближе найдется. Ждите. Кирибаеву хочется слышать в шутках парня скрытый смысл, и он спрашивает: — А скоро? — Не раньше как урман оденется, — отвечает парень и подает руку. В коридор входят какие-то женщины, и Кирибаев отправляется разыскивать станцию. Там в две минуты.
— Ладно, к трем подадим. Только не задерживайте. Нас, небось, штрафуют, а как пассажир тянет, — ему ничего. «Это, видно, у них на военную ногу поставлено», — думает Кирибаев, возвращаясь на постоялый. Старуха одна. Ходит с заплаканными глазами. На вопрос: «Нет ли пообедать?» — уныло отвечает: «Жареные окуни только». — Давай, бабушка, поедим. Хорош ведь жареный окунь, когда правильный документ в кармане и прогонная книжка есть. Даже постоянные приступы кашля не так беспокоят. «Найдем своих. Везде они есть», — думает Кирибаев, вспоминая обрывки разговоров, рукопожатие веселого парня и загадочную фразу: «Как урман оденется».
Около трех часов к постоялому подъехал земский ямщик, узкобородый человек с мягким говором выходца из средней полосы России. Пара лошаденок, ободранная кошевка. Дорожная шуба для пассажира. В углу какой-то старик в зипуне и огромном малахае с напуском по-казахски. Ямщик осведомляется у «господина-пассажира», можно ли провезти «старичка». — Свойственник будет — к дочке пробирается. — Мне не помешает, — говорит Кирибаев, укладывая свой багаж. Дорожная шуба пригодилась. Ее надел старик. — В лучшем виде доедешь, — говорит ямщик. Зазвенели колокольцы. На улицах безлюдно. Лишь около собора длинный хвост очереди. Голова уперлась в каменный домик, над которым подлинный обломок царского прошлого — зеленая вывеска казенки с белыми буквами. Уж не она ли подсказала сибирскому правительству выбрать зелено-белый цвет для своего знамени? Казенка работает усердно — торгует с восьми утра до десяти вечера, но почему-то торговля ведется из одной лавки. Кирибаев пытается разузнать у ямщика, почему такой порядок получился. Но тот отвечает неопределенно: — Берегуться, може. Кто их знает! Маята народу. В Омским вон из камитетов торгуют, — с завистью прибавляет он. Кирибаев вспоминает «демократическое достижение» Омска — торговлю водкой из домовых комитетов — и улыбается в воротник шубы. Вслух сочувственно говорит:
— Да, у них хорошо; только вот дороже. — Много ли! Два рубля на бутылке берут. А удобство-то какое! Да хушь три возьми — только без очереди. При выезде из города, у последней хаты, люди с винтовками. Старик беспокойно завозился, распахнул шубу, бормочет: — И куды оно запропастилось? — Не беспокойсь, не спросют. Знакомцы тута, — успокаивает ямщик. Из домика выходит человек в черном полушубке и папахе, вроде грачиного гнезда. Кричит: — Гриньша, это што же ты сам? — В разгоне все. Да и дело есть. — За ханой, знать? — Может, и будеть, — улыбается ямщик. — А эти кто? — По прогону едуть. От земства. — Ну, айда. Заворачивай буде на обратном. — Не без этого. Опять запозванивали колокольцы, и кошевка стала нырять из ухаба в ухаб. Степь, казавшаяся равниной с площадки вагона, теперь изматывала своей неровностью. Лошадям тяжело. Ямщик то и дело кричит: — Ну-к вы, ахуны, играй ногами веселея! Кирибаев силится вспомнить, где он слыхал такое необыкновенное применение слова «ахун»[40]. «В Казанской если — речь не та. Где-нибудь под Тулой, либо в Рязани». Потом спрашивает: — Вы откуда будете? Ямщик оживился. — Рязанские мы… Данковского уезду… Именье там князя Урусова. Богатимое. Слыхали, може? Начинается обычный для большинства переселенцев Сибири рассказ о местах своей родины. Кирибаев не слушает. У него теперь другое в голове: за кем Дон? Его верховье? Угрюмый старик зато разговорился. Он сказался туляком, Епифанского уезда. Соседи, значит. Замелькали в разговоре названия городков и больших сел, вплоть до станции Ряжск, которую оба переселенца помнили и теперь, через десятки лет после того, как там «парился» их переселенческий поезд. К вечеру потеплело. Полетели белые пушистые хлопья. Лошаденки совсем притомились и еле тащили кошевку. Встречных — ни одного человека. — Не ездиют к нам вечером — боятся, — говорит ямщик. — Чего боятся? — спрашивает Кирибаев. — Неприятностев много. Обыски там, бумажки требуют. Забыл — садють… Кому охота? — Это верно, — соглашается старик, — строгостев много. Только не к чему это.
— Енералы, будь оне прокляты, — бормочет он себе под нос. Мелькают огоньки — станок скоро.
У хозяина «не последнего дома»
Холодная изба, набитая доотказа. Ходят взад и вперед, впуская клубы белого морозного воздуха на лежащих тут же у порога людей. Накурено «турецким из своих огородов». Горит малюсенькая лампочка ярким беловатым светом. — Ишь богачье — скипидарь жгуть, — замечает привезший Кирибаева ямщик. — Будь он неладен. Погляди — сажа полетит. Весь потолок испакостили — не домоешься, — откликается хозяйка. — Не карасин, известно, а супротив масла все лучше. — О карасине, видно, не поминай. До лучины достукались с войнами-те. В городу лучина пошла. Из урмана возят. Там хватит. — У нас хватит, — подтверждают сидящие за столом урманцы. — Сейчас вон везем два воза. Лучина первый сорт. Кирибаев пробирается к столику, где сидит человек с книгой. Тот неохотно берет «прогонную», долго рассматривает надпись, потом лениво записывает и кричит: — Ванятка, кому за очередь? — А куды? — отзывается с полатей ребячий голос. — На урман. — Мыльникову, кажись. — Ну-ка, сбегай. Скажи, утречком штобы. С полатей выбирается мальчуган, напяливает полушубок, схватывает шапчонку и хлопает дверью. Минут через двадцать, когда Кирибаев только что пробрался к чайному столу, пришел Мыльников. Началась руготня, счет очередей. Выплыл какой-то поляк («лучше моего живут!») и однолошадный чувашин («я виноват, что он завести не может?»). Много раз упоминается хана, но кончилось тем, что Мыльников согласился. — Кого хоть везти-то? — А вон, — указывает нарядчик. — Поклажи-то много? — С полпуда не будет, — успокаивает Кирибаев. — Ну, так завтра на свету приеду. А то ко мне пойдем. Все равно где спать. У меня, поди, лучше будет. Бабы самовар ставили, как пошел. «Хуже не будет», — думает Кирибаев. Вылезает из-за стола и начинает одеваться. — Все-таки выгадал, — шутил нарядчик. — Выгадаешь у вас! Ханой подмочены — не просушить, — огрызается Мыльников. Итти недалеко, но тяжело барахтаться в длинном тулупе по незнакомым тропинкам, занесенным снегом.
Изба у Мыльникова просторная, но тоже холодная. Есть горенка, дверь в которую на зиму заклеена. В углу — кровать с занавеской. По стенам «победительные» картины, еще от времен японской войны. На столике под зеркалом несколько книжек и желтая стопка газет «Барабинская степь». «Ловко придумали заголовок. Надо бы прибавить — зимой», — улыбается про себя Кирибаев и берет верхний листок газеты. Захлебываясь от восторга, газета сообщает о захвате Перми и победах «нашего талантливого молодого генерала Пепеляева». — Хорошо пишут, — говорит Кирибаев. — Пишут-то хорошо. Ну, только… — Что? — Не выходит толком. — Как не выходит! Вот Пермь взяли. Вятку возьмут, а там и Москва. — Скоро сказка сказывается… Далеко до Москвы-то. Пока до нее доберешься, дома не способишься, — уныло отвечает Мыльников. — Что так? — Недостатки-то наши. Чего нехватает, — все правительство завиняют. Известно, темный народ. Им все сразу подай. Ситцу вот нет, железа, керосину… — Ситцу? Да в Каинске на базаре сколько хочешь. — По пятнадцати рублей немного укупишь. Хлеб-от почем? знаете? — Какой это ситец! — вмешивается в разговор жена Мыльникова, — Званье одно, а не ситец. Разве такой из России шел?.. Старуха мать тоже не остается безучастной. — Довоюются, что нагишом ходить будем. Вишь, у нас робятье голопузые ходят. А ведь дом-от у нас не последний! — Ну, будет вам! — прикрикнул Мыльников. — Тащи самовар да не путай беседу, не бабское тут рассужденье. За чаем длительно жалуется на «сибирскую бабу», которая не знает тканья, как расейская, и балмошит мужика. — Как балмошит? — Ну, скулит. То ей подай, другого недостача. Невтерпеж станет от бабьего зуда, мужик и заборщит. — Бунтовали разве у вас? — Нет, бог миловал. Генерал Баранов не допустит. Чуть что — сейчас отряд. — У вас были? — Только сперва. Постегали которых маленько. Вон в урман недавно сотня ходила — на Биазу. «Значит, к своим попаду», — думает Кирибаев и осторожно продолжает расспросы. Мельников, однако, насторожился. Отвечает односложно, потом сам начинает расспрашивать: кто? откуда? После чая Кирибаев лезет на полати. Фитиль гасится. Кашель и вошь не дают уснуть. Не спит и хозяин «не последнего дома». Ворочается и шипит на жену: — Выпустила язык при постороннем человеке. Ситцу ей московского подай! Дура несчастная! — Да я… — Молчи. Дрыхни! Слышны тихие всхлипывания жены. Мыльников выходит в сени. Потом возвращается, долго возится в темноте, закручивая папиросу. Лезет в печь за угольком. Долго курит. Укладывается в постель и снова ворочается — заснуть не может
Дата добавления: 2015-06-04; Просмотров: 310; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы! Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет |