Калина красная 1 страница

Шукшин Василий

Василий Шукшин

Калина красная

История эта началась в исправительно-трудовом лагере, севернее города Н., в местах прекрасных и строгих.

Был вечер после трудового дня.

Люди собрались в клубе...

На сцену вышел широкоплечий мужчина с обветренным лицом и объявил:

-- А сейчас хор бывших рецидивистов споет нам задум-чивую песню "Вечерний звон"!

На сцену из-за кулисы стали выходить участники хора -- один за одним. Они стали так, что образовали две группы -- большую и малую. Хористы все были далеко не "певучего" облика.

-- В группе "бом-бом", -- возвестил дальше широкопле-чий и показал на большую группу, -- участвуют те, у кого за-втра оканчивается срок заключения. Это наша традиция, и мы ее храним.

Хор запел. То есть завели в малой группе, а в большой на-гнули головы и в нужный момент ударили с чувством:

-- Бом-м, бом-м...

В группе "бом-бом" мы видим и нашего героя -- Егора Прокудина, сорокалетнего, стриженого. Он старался всерьез и, когда "звонили", морщил лоб и качал круглой крестьян-ской головой -- чтобы похоже было, что звук колокола плы-вет и качается в вечернем воздухе.

Так закончился последний срок Егора Прокудина. Впе-реди -- воля.

Утром в кабинете у одного из начальников произошел следующий разговор:

-- Ну, расскажи, как думаешь жить, Прокудин? -- спро-сил начальник. Он, видимо, много-много раз спрашивал это -- больно уж слова его вышли какие-то готовые.

-- Честно! -- поторопился с ответом Егор, тоже, надо полагать, готовым, потому что ответ выскочил поразительно легко.

-- Да это-то я понимаю... А как? Как ты это себе пред-ставляешь?

-- Думаю заняться сельским хозяйством, гражданин на-чальник.

-- Товарищ.

-- А? -- не понял Егор.

-- Теперь для тебя все -- товарищи, -- напомнил началь-ник.

-- А-а! -- с удовольствием вспомнил Прокудин. И даже посмеялся своей забывчивости. -- Да-да... Много будет това-рищей!

-- А что это тебя в сельское хозяйство-то потянуло? -- искренне поинтересовался начальник.

-- Так я же ведь крестьянин! Родом-то. Вообще люблю природу. Куплю корову...

-- Корову? -- удивился начальник.

-- Корову. Вот с таким вымем. -- Егор показал руками.

-- Корову надо не по вымю выбирать. Если она еще мо-лодая, какое же у нее "вот такое" вымя? А ты выберешь ста-рую, у нее действительно вот такое вымя... Толку-то что? Ко-рова должна быть... стройная.

-- Так это что же тогда -- по ногам? -- сугодничал Егор вопросом.

-- Что?

-- Выбирать-то. По ногам, что ли?

-- Да почему по ногам? По породе. Существуют поро-ды -- такая-то порода... Например, холмогорская... -- Боль-ше начальник не знал.

-- Обожаю коров, -- еще раз с силой сказал Егор. -- При-веду ее в стойло... поставлю...

Начальник и Егор помолчали, глядя друг на друга.

-- Корова -- это хорошо, -- согласился начальник. -- Только... что ж, ты одной коровой и будешь заниматься? У тебя профессия-то есть какая-нибудь?

-- У меня много профессий.

-- Например?

Егор подумал, как если бы выбирал из множества своих профессий наименее... как бы это сказать -- меньше всего пригодную для воровских целей.

-- Слесарь...

Зазвонил телефон. Начальник взял трубку.

-- Да. Да. А какой урок-то был? Тема-то какая? "Евгений Онегин"? Так, а насчет кого они вопросы-то стали задавать? Татьяны? А что им там непонятно в Татьяне? Что, говорю, им там... -- Начальник некоторое время слушал тонкий крикливый голос в трубке, укоризненно смотрел при этом на Егора и чуть кивал головой: мол, все ясно. -- Пусть... Слушай сюда: пусть они там демагогией не занимаются! Что значит -- будут дети, не будут дети?! Про это, что ли, поэма написана! А то я им приду объясню! Ты им... Ладно, счас Николаев придет к вам. -- Начальник положил трубку и взял другую. Пока набирал номер, недовольно проговорил: -- Доценты мне... Николаев? Там у учительницы литературы урок сорва-ли: начали вопросы задавать. А? "Евгений Онегин". Да не на-счет Онегина, а насчет Татьяны: будут у нее дети от старика или не будут? Иди разберись. Давай. Во, доценты, понима-ешь! -- сказал начальник, кладя трубку. -- Вопросы начали задавать.

Егор посмеялся, представив этот урок литературы.

-- Хотят знать...

-- У тебя жена-то есть? -- спросил начальник строго.

Егор вынул из нагрудного кармана фотографию и подал начальнику. Тот взял, посмотрел.

-- Это твоя жена? -- спросил он, не скрывая удивления.

На фотографии была довольно красивая молодая женщи-на, добрая и ясная.

-- Будущая, -- сказал Егор. Ему не понравилось, что на-чальник удивился. -- Ждет меня. Но живую я ее ни разу не видел.

-- Как это?

-- Заочница. -- Егор потянулся, взял фотографию. -- По-звольте. -- И сам засмотрелся на милое русское простое лицо. -- Байкалова Любовь Федоровна. Какая доверчивость на лице, а! Это удивительно, правда? На кассира похожа.

-- И что она пишет?

-- Пишет, что беду мою всю понимает... Но, говорит, не понимаю, как ты додумался в тюрьму угодить? Хорошие письма. Покой от них... Муж был пьянчуга -- выгнала. А на людей все равно не обозлилась.

-- А ты понимаешь, на что идешь? -- негромко и серьез-но спросил начальник.

-- Понимаю, -- тоже негромко сказал Егор и спрятал фо-тографию.

-- Во-первых, оденься как следует. Куда ты такой... Ванька с Пресни заявишься. -- Начальник недовольно оглядел Егора. -- Что это за... почему так одет-то?

Егор был в сапогах, в рубахе-косоворотке, в фуфайке и каком-то форменном картузе -- не то сельский шофер, не то слесарь-сантехник, с легким намеком на участие в художест-венной самодеятельности.

Егор мельком оглядел себя, усмехнулся.

-- Так надо было по роли. А потом уже не успел пере-одеться.

-- Артисты... -- только и сказал начальник и засмеялся. Он был не злой человек, и его так и не перестали изумлять люди, изобретательность которых не знает пределов.

И вот она -- воля!

Это значит -- захлопнулась за Егором дверь, и он очутил-ся на улице небольшого поселка. Он вздохнул всей грудью весеннего воздуха, зажмурился и покрутил головой. Прошел немного и прислонился к забору. Мимо шла какая-то ста-рушка с сумочкой, остановилась.

-- Вам плохо?

-- Мне хорошо, мать, -- сказал Егор. -- Хорошо, что я весной сел. Надо всегда весной садиться.

-- Куда садиться? -- не поняла старушка.

-- В тюрьму.

Старушка только теперь сообразила, с кем говорит. Опа-сливо отстранилась и посеменила дальше. Посмотрела еще на забор, мимо которого шла. Опять оглянулась на Егора.

А Егор поднял руку навстречу "Волге". "Волга" останови-лась. Егор стал договариваться с шофером. Шофер сперва не соглашался везти, Егор достал из кармана пачку денег, пока-зал... и пошел садиться рядом с шофером.

В это время к ним подошла старушка, которая проявила участие к Егору, -- не поленилась перейти улицу.

-- Я прошу извинить меня, -- заговорила она, склоняясь к Егору. -- А почему именно весной?

-- Садиться-то? Так весной сядешь -- весной и выйдешь. Воля и весна! Чего еще человеку надо? -- Егор улыбнулся старушке и продекламировал: -- Май мой синий! Июнь голу-бой!

-- Вон как!.. -- Старушка изумилась. Выпрямилась и гля-дела на Егора, как глядят в городе на коня -- туда же, по улице идет, где машины. У старушки было румяное морщинистое личико и ясные глаза. Она, сама того не ведая, доста-вила Егору приятнейшую, дорогую минуту.

"Волга" поехала.

Старушка некоторое время смотрела вслед ей.

-- Скажите... Поэт нашелся. Фет.

А Егор весь отдался движению. Кончился поселок, выскочили на простор.

-- Нет ли у тебя какой музыки? -- спросил Егор.

Шофер, молодой парень, достал одной рукой из-за спины транзисторный магнитофон.

-- Включи. Крайняя клавиша...

Егор включил какую-то славную музыку. Откинулся го-ловой на сиденье, закрыл глаза. Долго он ждал такого часа. Заждался.

-- Рад? -- спросил шофер.

-- Рад? -- очнулся Егор. -- Рад... -- Он точно на вкус по-пробовал это словцо. -- Видишь ли, малыш, если бы я жил три жизни, я бы одну просидел в тюрьме, другую -- отдал тебе, а третью -- прожил бы сам, как хочу. Но так как она у меня всего одна, то сейчас я, конечно, рад. А ты умеешь ра-доваться? -- Егор от полноты чувства мог иногда взбежать повыше -- где обитают слова красивые и пустые. -- Умеешь, нет?

Шофер пожал плечами, ничего не ответил.

-- Э-э, тухлое твое дело, сынок, -- не умеешь.

-- А чего радоваться-то?

Егор вдруг стал серьезным. Задумался. С ним это быва-ло -- вдруг ни с того ни с сего задумается.

-- А? -- спросил Егор из каких-то своих мыслей.

-- Чего, говорю, шибко радоваться-то? -- Шофер был па-рень трезвый и занудливый.

-- Ну, это я, брат, не знаю -- чего радоваться, -- загово-рил Егор, с неохотой возвращаясь из своего далекого дале-ка. -- Умеешь -- радуйся, не умеешь -- сиди так. Тут не спра-шивают. Стихи, например, любишь?

Парень опять неопределенно пожал плечами.

-- Вот видишь, -- с сожалением сказал Егор, -- а ты ра-доваться собрался.

-- Я и не собирался радоваться.

-- Стихи надо любить, -- решительно закруглил Егор этот вялый разговор. -- Слушай, какие стихи бывают. -- И Егор начал читать -- с пропуском, правда, потому что под-забыл.

...в снежную выбель

Заметалась звенящая жуть.

Здравствуй, ты, моя черная гибель,

Я навстречу тебе выхожу!

Город, город! Ты в схватке жестокой

Окрестил нас как падаль и мразь.

Стынет поле в тоске...

какой-то... Тут подзабыл малость.

Телеграфными столбами давясь...

Тут опять забыл. Дальше:

Пусть для сердца тягуче колко,

Это песня звериных прав!..

...Так охотники травят волка,

Зажимая в тиски облав.

Зверь припал... и из пасмурных недр

Кто-то спустит сейчас курки...

Вдруг прыжок... и двуногого недруга

Раздирают на части клыки.

О, привет тебе, зверь мой любимый!

Ты недаром даешься ножу.

Как и ты -- я, отвсюду гонимый,

Средь железных врагов прохожу.

Как и ты -- я всегда наготове,

И хоть слышу победный рожок,

Но отпробует вражеской крови

Мой последний, смертельный прыжок.

И пускай я на рыхлую выбель

Упаду и зароюсь в снегу...

Все же песню отмщенья за гибель

Пропоют мне на том берегу.

Егор, сам оглушенный силой слов, некоторое время сидел, стиснув зубы, глядел вперед. И была в его взгляде, со-средоточенном, устремленном вдаль, решимость, точно и сам он бросил прямой вызов кому-то и не страшился ни тогда, ни теперь.

-- Как стихи? -- спросил Егор.

-- Хорошие стихи.

-- Хорошие. Как стакан спирту дернул, -- сказал Егор. -- А ты: не люблю стихи. Молодой еще, надо всем интересо-ваться. Останови-ка... я своих подружек встретил.

Шофер не понял, каких он подружек встретил, но оста-новился.

Егор вышел из машины... Вокруг был сплошной березо-вый лес. И такой это был чистый белый мир на черной еще земле, такое свечение!.. Егор прислонился к березке, огля-делся кругом.

-- Ну, ты глянь, что делается! -- сказал он с тихим вос-торгом. Повернулся к березке, погладил ее ладонью. -- Здорово! Ишь ты какая... Невеста какая. Жениха ждешь? Скоро уж, скоро. -- Егор быстро вернулся к машине. Все те-перь было понятно. Нужен выход какой-нибудь. И скорее. Немедленно.

-- Жми, малыш, на весь костыль. А то у меня сердце сей-час из груди выпрыгнет: надо что-то сделать. Ты спиртного с собой не возишь?

-- Откуда!

-- Ну, тогда рули. Сколько стоит твой музыкальный ящи-чек?

-- Двести.

-- Беру за триста. Он мне понравился.

В областном городе, на окраине, Егор велел остановить-ся, не доезжая того дома, где должны быть свои люди. Щедро расплатился с шофером, взял музыкальный ящичек и двора-ми, сложно, пошел "на хату".

"Малина" была в сборе.

Сидела приятная молодая женщина с гитарой. Сидел около телефона некий здоровый лоб, похожий на бульдога, упорно смотрел на телефон. Сидели четыре девицы с голыми ногами... Ходил по комнате рослый молодой парень, погля-дывал на телефон... Сидел в кресле Губошлеп с темными зу-бами, потягивал из фужера шампанское... Еще человек пять-шесть молодых парней сидели кто где -- курили или просто так.

Комната была драная, гадкая. Синенькие какие-то обои, захватанные и тоже дранью, совсем уж некстати напоминали цветом своим весеннее небо, и от этого вовсе нехорошо было в этом вонючем сокрытом мирке, тяжко. Про такие обитали-ща говорят, обижая зверей, -- логово.

Все сидели в каком-то странном оцепенении. Время от времени поглядывали на телефон. Напряжение чувствова-лось во всем. Только скуластенькая молодая женщина чуть перебирала струны и негромко, красиво пела, хрипловато, но очень душевно:

Калина красная,

Калина вызрела,

Я у залеточки

Характер вызнала.

Характер вызнала,

Характер -- ой какой,

Я не уважила,

А он пошел к другой...

А я...

Во входную дверь негромко постучали условным стуком. Все сидящие дернулись, как от вскрика.

-- Цыть! -- сказал Губошлеп. И весело посмотрел на всех. -- Нервы, -еще сказал Губошлеп. И взглядом послал одного открыть дверь.

Пошел рослый парень.

-- Цепочка, -- сказал Губошлеп. И сунул руку в карман. И ждал.

Рослый парень, не скидывая дверной цепочки, приот-крыл дверь... И поспешно скинул цепочку, оглянулся на всех...

Дверь закрылась.

И вдруг за дверью грянул марш. Егор пинком открыл ее и вошел под марш. На него зашикали и повскакали с мест.

Егор выключил магнитофон, удивленно огляделся.

К нему подходили, здоровались... Но старались не шуметь.

-- Привет, Горе. (Такова была кличка Егора -- Горе.)

-- Здорово.

-- Отпыхтел?

Егор подавал руку, но все не мог понять, что здесь такое. Много было знакомых, а были не просто знакомые -- была тут Люсьен (скуластенькая), был, наконец, Губошлеп -- их Егор рад был видеть. Но что они?

-- А чего вы такие все?

-- Ларек наши берут, -- пояснил один, здороваясь. -- Должны звонить... Ждем.

Очень обрадовалась Егору скуластенькая женщина. Она повисла у него на шее... И всего исцеловала. Глаза ее, чуть влажные, прямо сияли от неподдельной радости.

-- Горе ты мое!.. Я тебя сегодня во сне видела...

-- Ну-ну, -- говорил счастливый Егор. -- И что я во сне делал?

-- Обнимал меня. Крепко-крепко.

-- А ты ни с кем меня не спутала?

-- Горе!..

-- А ну, повернись-ка, сынку! -- сказал Губошлеп. -- Экий ты какой стал!

Егор подошел к Губошлепу, они сдержанно обнялись. Губошлеп так и не встал. Весело смотрел на Егора.

-- Я вспоминаю один весенний вечер... -- заговорил Гу-бошлеп. И все стихли. -- В воздухе было немножко сыро, на вокзале -- сотни людей. От чемоданов рябит в глазах. Все люди взволнованы -- все хотят уехать. И среди этих взволно-ванных, нервных сидел один... Сидел он на своем деревен-ском сундуке и думал горькую думу. К нему подошел некий изящный молодой человек и спросил: "Что пригорюнился, добрый молодец?" -- "Да вот... горе у меня! Один на земле остался, не знаю, куда деваться". Тогда молодой человек...

Зазвонил телефон. Всех опять как током дернуло.

-- Да? -- вроде как безразлично спросил парень, похо-жий на бульдога. И долго слушал. И кивал. -- Все сидим здесь. Я не отхожу от телефона. Все здесь, Горе пришел... Да. Только что. Ждем. Ждем. -- Похожий на бульдога положил трубку и повернулся ко всем. -- Начали.

Все пришли в нервное движение.

-- Шампанзе! -- велел Губошлеп.

Бутылки с шампанским пошли по рукам.

-- Что за ларек? -- спросил Егор Губошлепа.

-- Кусков на восемь, -- сказал тот. -- Твое здоровье!

Выпили.

-- Люсьен... Что-нибудь... снять напряжение, -- попро-сил Губошлеп. Он был худой, спокойный и чрезвычайно наг-лый, глаза очень наглые.

-- Я буду петь про любовь, -- сказала приятная Люсьен. И тряхнула крашеной головой, и с маху положила ладонь на струны. И все стихли.

Тары-бары-растабары,

Чары-чары...

Очи-ночь.

Кто не весел,

Кто в печали -

Уходите прочь!

Во лугах, под покровом ночи,

Счастье даром раздают!

Очи, очи...

Сердце хочет:

Поманите -- я пойду!

Тары-бары-растабары...

Опять зазвонил телефон. Вмиг повисла гробовая тишина.

-- Да? -- изо всех сил спокойно сказал Бульдог в труб-ку. -- Нет, вы ошиблись номером. Ничего, пожалуйста. Бы-вает, бывает. -- Бульдог положил трубку. -- В прачечную зво-нит, сука.

Все пришли в движение.

-- Шампанзе! -- опять велел Губошлеп. -- Горе, от кого поклоны принес?

-- Потом, -- сказал Егор. -- Дай я сперва нагляжусь на вас. Вот, вишь, тут молодые люди незнакомые... Ну-ка, я по-знакомлюсь.

Молодые люди по второму разу, с почтением подавали руки. Егор внимательно, с усмешкой заглядывал им в глаза. И кивал головой, и говорил: "Так, так".

-- Хочу плясать! -- заявила Люсьен. И трахнула фужер об пол.

-- Ша, Люсьен, -- сказал Губошлеп. -- Не заводись.

-- Иди ты к дьяволу! -- сказала подпившая Люсьен. -- Горе, наш коронный номер!

И Егор тоже с силой бросил свой фужер. И у него тоже заблестели глаза.

-- Ну-ка, молодые люди, дайте круг. Брысь!

-- Ша, Горе! -- повысил голос Губошлеп. -- Выбрали время!

-- Да мы же услышим звонок! -- заговорили со всех сто-рон Губошлепу. -Пусть сбацают.

-- Чего ты? Пусть выйдут!

-- Бульдя же сидит на телефоне.

Губошлеп вынул платочек и хоть запоздало, но важно, как Пугачев, махнул им.

Две гитары дернули "Барыню".

Пошла Люсьен... Ах, как она плясала! Она умела. Не раз-машисто, нет, а четко, легко, с большим тактом. Вроде вко-лачивала каблучками в гроб свою калеку-жизнь, а сама, как птица, била крыльями -- чтоб отлететь. Много она вкладывала в пляску. Она даже красивой вдруг сделалась, родной и милой...

Егор, когда Люсьен подступала к нему, начинал тоже и работал только ногами. Руки заложены за спину, ничего вро-де особенного, не прыгал козлом -- а тоже хорошо. Хорошо у них выходило. Таилось что-то за этой пляской -неизжитое, незабытое.

-- Вот какой минуты ждала моя многострадальная душа, -- сказал Егор вполне серьезно. Такой, верно, ждалась ему же-ланная воля.

-- Подожди, Егорушка, я еще не так успокою твою ду-шу, -- откликнулась Люсьен. -- Ах как я ее успокою! И сама успокоюсь.

-- Успокой, Люсьен. А то она плачет.

-- Успокою. Я прижму ее к сердцу, голубку, скажу ей: "Устала? Милая... милая... добрая... Устала".

-- Смотри, не клюнула бы эта голубка, -- встрял в этот деланный разговор Губошлеп. -- А то клюнет.

-- Нет, она не злая, -- серьезно сказал Егор, не глядя на Губошлепа. И жесткость легла тенью на его доброе лицо. Но плясать они не перестали, они плясали. На них хотелось без конца смотреть, и молодые люди смотрели, с какой-то трево-гой смотрели, жадно, как будто заколачивалась в гроб некая отвратительная часть и их жизни тоже -- можно потом выйти на белый свет, а там -- весна.

-- Она устала в клетке, -- сказала Люсьен нежно.

-- Она плачет, -- сказал Егор. -- Нужен праздник.

-- По темечку ее... Прутиком, -- сказал Губошлеп. -- Она успокоится.

-- Какие люди, Егорушка! А? -- воскликнула Люсьен. -- Какие злые!

-- Ну, на злых, Люсьен, мы сами -- волки. Но душа-то, душа-то... Плачет.

-- Успокоим, Егорушка, успокоим. Я же волшебница, я все чары свои пущу в ход...

-- Из голубей похлебка хорошая, -- сказал ехидный Гу-бошлеп. Весь он, худой как нож, собранный, страшный сво-ей молодой ненужностью, весь он ушел в свои глаза. Глаза горели злобой.

-- Нет, она плачет! -- остервенело сказал Егор. -- Плачет! Тесно ей там -- плачет! -- Он рванул рубаху... И стал против Губошлепа. Гитары смолкли. И смолк перепляс волшебницы Люсьен.

Губошлеп держал уже руку в кармане.

-- Опять ты за старое, Горе? -- спросил он, удовлетво-ренный.

-- Я тебе, наверно, последний раз говорю, -- спокойно тоже и устало сказал Егор, застегивая рубаху. -- Не тронь меня за болячку... Когда-нибудь ты не успеешь сунуть руку в карман. Я тебе сказал.

-- Я слышал.

-- Эх-х!.. -- огорчилась Люсьен. -- Скука... Опять покой-ники, кровь... Бр-р... Налей-ка мне шампанского, дружок.

Зазвонил телефон. Про него как-то забыли все.

Бульдог кинулся к аппарату, схватил трубку... Поднес к уху, и она обожгла его. Он бросил ее на рычажки.

Первым вскочил с места Губошлеп. Он был стремитель-ный человек. Но все же он был спокоен.

-- Сгорели, -- коротко и ужасно сказал Бульдог.

-- По одному -- кто куда, -- скомандовал Губошлеп. -- Веером. На две недели все умерли. Время!

Стали исчезать по одному. Исчезать они, как видно, умели. Никто ничего не спрашивал.

-- Ни одной пары! -- еще сказал Губошлеп. -- Сбор у Иванова. Не раньше десяти дней.

Егор сел к столу, налил фужер шампанского, выпил.

-- Ты что, Горе? -- спросил Губошлеп.

-- Я?.. -- Егор помедлил в задумчивости. -- Я, кажется, действительно займусь сельским хозяйством.

Люсьен и Губошлеп стояли над ним в недоумении.

-- Каким сельским хозяйством?

-- Уходить надо, чего ты сел?! -- встряхнула его Люсьен.

Егор очнулся. Встал.

-- Уходить? Опять уходить... Когда же я буду приходить, граждане? А где мой славный ящичек?.. А, вот он. Обязатель-но надо уходить? Может...

-- Что ты! Через десять минут здесь будут. Наверно, вы-следили.

Люсьен пошла к выходу.

Егор двинулся было за ней, но Губошлеп мягко остано-вил его за плечо. И мягко сказал:

-- Не надо. Погорим. Мы скоро все увидимся...

-- А ты с ней пойдешь? -- прямо спросил Егор.

-- Нет, -- твердо и, похоже, честно сказал Губошлеп. -- Иди! -- резко крикнул он Люсьен, которая задержалась в дверях.

Люсьен недобро глянула на Губошлепа и вышла.

-- Отдохни где-нибудь, -- сказал Губошлеп, наливая в два фужера. -Отдохни, дружок, -- хоть к Кольке Королю, хоть к Ваньке Самыкину, у него уголок хороший. А меня прости за... сегодняшнее. Но... Горе ты мое, Горе, ты же мне тоже на болячку жмешь, только не замечаешь. Давай. Со встречей. И -до свиданья пока. Не горюй. Гроши есть?

-- Есть. Мне там собрали...

-- А то могу подкинуть.

-- Давай, -- передумал Егор.

Губошлеп вытащил из кармана и дал сколько-то Егору. Пачку.

-- Где будешь?

-- Не знаю. Найду кого-нибудь. Как же вы так -- завали-лись-то?..

В это время в комнату скользнул один из молодых, белый от испуга.

-- Квартал окружили, -- сказал он.

-- А ты что?

-- Я не знаю куда... Я вам сказать.

-- Сам прет на рога, -- засмеялся Губошлеп. -- Чего ж ты опять сюда-то? Ах, милый ты мой, теленочек мой... За мной, братики!

Они вышли каким-то черным ходом и направились было вдоль стены в сторону улицы, но оттуда, с той стороны, по-слышались крепкие шаги патруля. Они -- в другую сторону, но и оттуда раздались тоже шаги...

-- Так, -- сказал Губошлеп, не утрачивая своей загадоч-ной веселости. -- Что-то паленым пахнет. А, Егор? Чуешь?

-- Ну-ка, сюда! -- Егор втолкнул своих спутников в какую-то нишу.

Шага с обеих сторон приближались...

И в одном месте, справа, по стене прыгнул лучик сильно-го карманного фонаря.

Губошлеп вынул из кармана наган...

-- Брось, дура! -- резко и зло сказал Егор. -- Психопат. Может, те не расколются... А ты тут стрельбу откроешь.

-- Та знаю я их! -- нервно воскликнул Губошлеп. Вот сейчас, вот тут он, пожалуй, утратил свое спокойствие.

-- Вот я сейчас рвану -- уведу их. У меня справка об осво-бождении, -заговорил Егор быстро, выискивая глазами -- в какую сторону рвануть. -Справка помечена сегодняшним числом... Я прикрытый. Догонят -- скажу: испугался. Скажу: бабенку искал, услышал свистки -- испугался сдуру... Все. Не поминайте лихом!

И Егор ринулся от них... И побежал напропалую. Тотчас со всех сторон раздались свистки и топот ног.

Егор бежал с каким-то азартом, молодо... Бежал, да еще и приговаривал себе, подпевал. Увидел просвет, кинулся туда, полез через какие-то трубы и победно спел:

-- Оп, тирдарпупия! Ничего я не видал, ох, никого не знаю!..

Он уже перебрался через трубы... Сзади в темноте, совсем близко, бежали. Егор юркнул в широкую трубу и замер.

Над ним загрохотали железные шаги...

Егор сидел, скрючившись, и довольно улыбался. И шеп-тал:

-- Д-ничего я не видал, д-никого не знаю.

Он затеял какую-то опасную игру. Когда гул железный прекратился и можно было пересидеть тут и вовсе, он вдруг опять снялся с места и опять побежал.

За ним опять устремились.

-- Эх, ничего я не видал, ох, никого не знаю! Д-никого не знаю! -подбадривал себя Егор. Маханул через какую-то вы-сокую изгородь, побежал по кустам -- похоже, попал в какой-то сад. Близко взлаяла собака. Егор кинулся вбок... Опять изгородь, он перепрыгнул и очутился на кладбище.

-- Привет! -- сказал Егор. И пошел тихо.

А шум погони устремился дальше -- в сторону.

-- Ну надо же, сбежал! -- изумился Егор. -- Всегда бы так, елки зеленые. А то ведь, когда хочешь подорвать, попа-даешься, как ребенок.

И опять охватила Егора радость воли, радость жизни.

-- Ох, д-ничего ж я не видал, д-никого не знаю, -- еще разок спел Егор. И включил свой славный ящичек на малую громкость. И пошел читать надписи на надгробиях. Кладби-ще огибала улица, и свет фар надолго освещал кресты -по-ка машина огибала угол. И тени от крестов, длинные, урод-ливые, плыли по земле, по холмикам, по оградкам... Жутко-ватая, в общем-то, картина. А тут еще музычка Егорова -- вовсе как-то нелепо. Егор выключил музыку.

-- "Спи спокойно до светлого утра", -- успевал прочиты-вать Егор. -"Купец первой гильдии Неверов"... А ты-то как здесь?! -- удивился Егор. -Тыща восемьсот девяносто... А-а, ты уже давно. Ну-ну, купец первой гильдии... "Едут с товара-ми в путь из Касимова..." -- запел было негромко Егор, но спохватился. -- "Дорогому, незабвенному мужу от неутеш-ной вдовы", -- прочитал он дальше. Присел на скамеечку, посидел некоторое время... Встал. -- Ну, ладно, ребята, вы лежите, а я пойду. Ничего не сделаешь... Пойду себе, как честный фраер: где-то же надо, в конце концов, приткнуть голову. Надо же? Надо. -- И все же спел еще разок: -- Д-ничего ж я не видал, д-никого ж не зна-аю.

И стал он искать, куда бы приткнуться.

У двери деревянного домика на самой окраине из сеней ему сурово сказали:

-- Иди отсюда! А то я те выйду, покажу горе... Горе пока-жу и страдание.

Егор помолчал немного.

-- Ну, выйди.

-- И выйду!

-- Выйдешь... Ты мне скажи: Нинка здесь или нет? -- по-доброму спросил Егор мужика за дверью. -- Только правду! А то ведь я узнаю... И строго накажу, если обманешь.

Мужик тоже помолчал. И тоже сменил тон, сказал дерз-ко, но хоть не так зло:

-- Никакой здесь Нинки нет, тебе говорят! Неужели не-понятно? Шляются тут по ночам-то.

-- Поджечь, что ли, вас? -- вслух подумал Егор. И брякнул спичками в кармане. -- А?

За дверью долго молчали.

-- Попробуй, -- сказал наконец голос. Но уже вовсе не грозно. -Попробуй подожги. Нет Нинки, я те серьезно го-ворю. Уехала она.

-- Куда?

-- На Север куда-то.

-- А чего ты лаяться кинулся? Неужели трудно было сразу объяснить?

-- А потому что меня зло берет на вас! Из-за таких вот и уехала... С таким же вот.

-- Ну, считай, что она в надежных руках -- не пропадет. Будь здоров!

В телефонной будке Егор тоже рассердился.

-- Почему нельзя-то?! Почем? -- орал он в трубку.

Ему что-то долго объясняли.

-- Заразы вы все, -- с дрожью в голосе сказал Егор. -- Я из вас букет сделаю, суки: головками вниз посажу в клум-бу... Ну, твари! -- Егор бросил трубку... И задумался. -- Лю-ба, -- произнес он с дурашливой нежностью. -Все. Еду к Любе. -- И он зло саданул дверью будки и пошагал к вокзалу. И говорил дорогой: -- Ах ты, лапушка ты моя! Любушка-го-лубушка... Оладушек ты мой сибирский! Я хоть отъемся око-ло тебя... Хоть волосы отрастут. Дорогуша ты моя сдобная! -- Егор все набирал и набирал какого-то остервенения. -Съем я тебя поеду! -- закричал он в тишину, в ночь. И даже не ог-лянулся посмотреть -- не потревожил ли кого своим криком. Шаги его громко отдавались в пустой улице; подморозило на ночь, асфальт звенел. -- Задушу в объятиях!.. Разорву и схаваю! И запью самогонкой. Все!

И вот районный автобус привез Егора в село Ясное.

А Егора на взгорке стояла и ждала Люба. Егор сразу уви-дел и узнал ее. В сердце толкнуло -- она!

И пошел к ней.

-- Ё-мое, -- говорил он себе негромко, изумленный, -- да она просто красавица! Просто зоренька ясная. Колобок про-сто... Красная шапочка...

-- Здравствуйте, -- сказал он вежливо и наигранно за-стенчиво. И подал руку. -- Георгий. -- И пожал с чувством крепкую крестьянскую руку. И -- на всякий случай -- трях-нул ее, тоже с чувством.

Дата добавления: 2015-06-30