Финляндия и царь. 3 страница

По поводу законности этих Отзывов царь сделал запрос финляндскому сенату, и последний вполне присоединился к мнению Земских Чинов. Тогда они поступили на рассмотрение русской военной комиссии, а отсюда вместе с замечаниями финляндского генерал-губернатора перешли в Государственный Совет, где находятся, повидимому, и поднесь. Внесение их в последние две инстанции является нововведением, совершенно незаконным с точки зрения финляндского государственного права.

Остается еще упомянуть о речах представителей сословий при закрытии сессии сейма и о рескрипте, данном по этому поводу царем на имя генерала Бобрикова. Содержание первых сводится к заявлению лояльности и выражению скорби по поводу царских действий, а содержание второго -- известное, впрочем, и из русской прессы -- сводится к выражению сожаления по поводу того, что ораторы не разделяют царских мнений и позволяют себе иметь свои собственные ошибочные и не соответствующие истинному положению дел. По поводу этого рескрипта "Times" замечает: "Ни финляндцы, ни ци-

-- 59 --

вилизованный мир не станут смотреть на эти неопределенные царские заявления, как на ответ на доводы, покоящиеся на известных и несомненных исторических фактах, которые каждый образованный человек может добыть и взвесить. Подобные заявления могут иметь вес у крестьян, глубоко погрязших в варварстве, или у людей, которые не отваживаются мыслить из боязни перед тайной полицией. У цивилизованных народов Запада они могут только вызвать порицание и усмешку". *)

--------------------

Во всей оппозиции финляндского народа и его представителей последним мероприятиям русского правительства мы не можем не отметить необыкновенную лояльность по отношению к личности и сану монарха. Заявления массового адреса, речь Вольфа и отзывы Земских Чинов проникнуты сознанием своих гражданских и политических прав, с одной стороны, и чувством уважения и доверия к своему Великому Князю, с другой. Несмотря на замечательное единодушие всей народной массы, революционного духа нет и в помине. На это обстоятельство многократно указывалось даже в иностранной прессе. "Финляндия", говорит корреспондент "Daily Chronicle" **), "ни единым поступком своим не заслужила своего наказания. Ее народ был лоялен и доволен, и был бы одним из самых счастливых в мире, если бы не боязнь грядущего. Нигилизма или революции там нет и следа, да и никогда не было. Финляндия -- страна прогрессивная, преданная делу просвещения и насквозь проникнутая демократическим и миролюбивым духом... Она будет стерта с лица земли не за грехи свои, а за добродетели". Совершенно то же констатирует один компетентный финский корреспондент в письме к редактору "Finland"***). "Верность монарху", говорит он, "глубоко проникла в финский национальный характер и в политическое миросозерцание народа. Мы ничего так не желаем, как того, чтобы тучи недоразумения между монархом и народом рассеялись и мы могли приветствовать нашего Государя, как истин-

*) Цитировано по "Finland", 25 июня 1899 г.

**) "Daily Chronicle", 1 марта 1899 г.

***) "Finland", No 10, апрель 1900 г

-- 60 --

ного друга своего народа, как энергического защитника наших законов. Мы искренно преданы нашему Монарху и Императорскому Дому, под сенью которого Финдяндия процветала, и мы обвинили бы всякого, кто приписал бы недавние меры чему-нибудь иному, кроме злонамеренных наветов на нас... Быть может, Император в настящее время слишком склонен слушаться окружающей его теперь реакционной партии, но мы не можем перестать надеяться, что в конце концов лучшие советы возьмут верх". Этой надеждой на то, что царь когда-нибудь внемлет голосу народа, и объясняется подача массового адреса и множество других не столь крупных поступков.

Особенно энергичным поборником руссификации Финляндии является генерал Бобриков. До назначения своего генерал-губернатором Финляндии генерал Бобриков приобрел себе известность в качестве руссификатора Прибалтийского края. На своем новом посту он стал употреблять прежние приемы и своими бесчисленными придирками и притеснениями в важных и мелких случаях старался, повидимому, довести финляндцев до открытого возмущения. Было бы трудно перечислить все те поступки, которыми он старался раздражать терпеливых финляндцев. Так, например, он ходатайствовал перед военным министром о запрещении оркестрам финских полков играть национальный финский гимн и национальные марши; сделал однажды запрос относительно того, правда ли, что на местных бегах в одном городе вывешены были национальные цвета Финляндии и т. д.*)

Но особенно оскорбительио было для финляндцев введение Бобриковым шпионской системы. Он решил создать при

*) Вот еще два примера. В финляндский сенат поступило требование от генерал-губернатора пожаловаться епископу на нескольких лютерансих пасторов за то, что "в некоторых лютеранских церквах были сделаны неуместные замечания, не относящияся к христианской проповеди и касающияся политичесвого положения Финляндии". Один из этих пасторов имел дерзость ответить, что он не ответствен генерал-губернатору за содержание своих проповедей и что, когда на него возводится обвинение, он имеет право в точности узнать состав совершенного им проступка, равно как и имя обвинителя. -- К управляющему одного Гельсингфорсского банка является посланец от Бобрикова. "Мне поручено спросить вас", начал он, "правда ли, что вчера флаг на вашем банке развевался на полумачте?" -- "Совершенно верно", ответил изумленный банкир, "я велел спустить флаг на половину по случаю смерти президента палаты горожан". -- "Но нам говорили", заметил тогда агент, "что ваш флаг не был спущен по случаю смерти Великого Князя". На это тот мог лишь ответить, что он ничего про это не знает, так как тогда он как раз был в отъезде.

-- 61 --

себе пост чиновника, "долгом которого было бы, при помощи благонадежных лиц, наблюдать за событиями в Великом Княжестве, дабы тем избегать и устранять недоразумения". Шпионы не стеснялись подкупать маленьких детей на улице с тем, чтобы выведать, что говорят их родители у себя дома или их учителя в школе, а иногда прибегали к более решительным мерам. Так, во время торжественного открытия памятника Александру II, которого финляндцы высоко чтут, произошел следующий случай: во время церемонии внезапно возникла ссора между двумя солдатами, кончившаяся дракой; один из них был финский солдат, другой русский. Немедленно дано было знать полиции, и при расследовании дела оказалось, что оба человека не что иное, как русские жандармы, переодетые один в русский, другой в финский мундир, и получившие приказание произвести беспорядки, для того, чтобы доказать "неверность" Финляндии.

Мы приведем здесь один интересный факт, иллюстрирующий деятельность Бобрикова в этом направлении.

Почти одновременно с февральским манифестом стали по всей стране, но особенно по глухим деревням, появляться какие-то татарские продавцы и русские прасолы, которые между делом распространяли среди народа слухи о новой эре, долженствующей в скором времени наступить в Финляндии, когда налоги будут сняты, земля у помещиков выкуплена и поделена между крестьянами и, словом, когда безземелье станет воспоминанием прошлого. Но финляндцы скоро поняли, в чем дело. Немедленно было основано несколько обществ при участии высшей интеллигенции страны, и повсюду стали разъезжать лекторы и распространяться листки, брошюры и пр., с объяснением настоящего положения дел в Финляндии и России, истолкованием смысла распускаемых слухов и изложением основных законов страны. Это оказало значнтельное противодействие агитации провокаторов; но так как влияние этих обществ все-таки было медленное, то приняты были более энергическия меры. Инициативу взяли на себя некоторые приходы, которые постановили выдавать из имеющихся у них в распоряжении сумм по 50 марок за поимку агитатора на месте преступления и наказывать штрафом всякого, укрывающего этих людей, либо не доносящего на них. Действие этого постановления было

-- 62 --

магическое: через несколько дней все провокаторы в стране, в числе 300 человек, уехали в Петербург одним и тем же поездом.

Тогда Бобриков решил уничтожить те самые общества "Распространения образования в народе", которые в данном случае были виновны в его неудаче. Он поспешил в Петербург и добился от царя резолюции о "нежелательности, в виду беспокойного состояния страны, основания новых обществ вплоть до 1901 года". Другими словами, отныне, прежде чем основать общество, лица, заинтересованные в нем, обязаны выхлопотать разрешение у генерал-губернатора и утверждение им устава. В противном случае, оно нелегально. Этим нанесен был новый удар одной из основных вольностей Финляндии, допускавшей свободу ассоциаций в самых широких пределах. Но этого мало. Много обществ, нежелательных для русского правительства, уже было основано, -- и вот в различные учреждения -- в том числе и сенат -- рассылаются циркуляры за подписью помощника генерал-губернатора Шипова с требованием "употребить все старания, чтобы положить предел деятельности многих обществ и частных лиц, разъезжающих по Финляндии и подстрекающих народ к неповиновению мероприятиям верховного правительства".

Естественно, что преследованиями обществ гонение на свободное слово не ограничивается. В самое последнее время Бобриков, при посредстве министра-секретаря Плеве, представил на утверждение царя закон, запрещающий всякие публичные собрания, сборища, речи и пр. без специального всякий раз разрешения генерал-губернатора. Это опять-таки есть нарушение законодательной процедуры, -- тем более яркое, что вопрос тут уже решительно местный, финляндский; но царь этот закон утвердил, и теперь он поступил на "заключение" Земских Чинов. Будущее покажет, станет ли это новое посягательство на финляндскую свободу формальным законом; но для своей действительности оно в этом не нуждается, как это показала практика последнего года. Несколько месяцев тому назад имел, например, место такой случай. Один известный финляндец, бывший сенатор, проездом в соседнее свое имение остановился в небольшом уездном городе, где был приглашен тремя своими приятелями на обед в клубе.

-- 63 --

Спустя несколько дней городские власти получают от генерал-губернатора послание, в котором у них требуют дать объяснение по поводу "демонстративного" обеда, данного публикою заезжему гостю.

Но особенным гонениям Бобрикова подверглась журнальная литература. Пресса в Финляндии, как и во всякой другой культурной стране, имеет большое общественное значение, и естественно, что она сделалась предметом нападок со стороны генерал-губернатора. Насколько можно судить по имеющимся данным, в Финляндии в начале 1899 года выходило больше 200 периодических изданий, из коих лишь 70 носили политический характер, а остальные представляли журналы для семейного чтения, для самообразования и проч. Но такие размеры прессы нисколько не смутили Бобрикова, тем более, что он мог действовать, повидимому, на законном основании. Финляндская пресса никогда не была вполне свободною: она всегда подлежала предварительной цензуре и могла подвергаться предостережениям и закрытиям; но как мало сравнительно цензурный устав имел для нее значения, видно отчасти из самого роста ее за последние годы, отчасти из того факта, что за все время своего существования она лишь раз подверглась тяжелой каре, а именно, в 1891 году, когда был закрыт один журнал. Однако, с появлением Бобрикова, а в особенности со времени издания февральского манифеста, дела сразу приняли иной оборот. Предостережения последовали одно за другим, а приостановки, не считая закрытий изданий навсегда, насчитали в течение восьми месяцев, с апреля по ноябрь 1899 года, 26 случаев, распределенных между 16-тью газетами и составляющих в общей сумме срок в 3 1/2 года. Города и даже целые местности часто остаются без газет, как это было, например, в Куопио, где одна из двух имевшихся там ежедневных газет была прикрыта навсегда, а другая была приостановлена на четыре месяца. Принимая во внимание, что газеты в Финляндии, в особенности среди крестьянства, составляют предмет насущной необходимости, так как только из них читатели черпают свои сведения о различных правительственных распоряжениях и о тех или других вопросах, касающихся местных интересов, можно понять, каким тяжелым лишением является для них исчезновение

-- 64 --

печатного органа. Разумеется, поводы для прекращения газеты постоянно бывали самые незначительные. Единственная газета в Панго, небольшом, но довольно бойком порту, была закрыта за то, что поместила статью о сравнительном правовом положении прессы в Финляндии и других европейских государствах. Вообще, круг вопросов, подлежащих обсуждению в печати, чрезвычайно сужен. Вскоре после выхода царского манифеста Бобриков обратился ко всем цензорам с циркуляром, в котором предлагал им не допускать к печатанию никаких статей, идущих в разрез с буквою и духом монаршей воли. Разумеется, это еще более затруднило положение редакторов и издателей. Мало того, когда депутация из 15-ти крестьян Куопио явилась к генерал-губернатору с просьбою разрешить выход приостановленных газет, он им откровенно ответил, "что вряд ли сможет исполнить их просьбу, а если сможет, то лишь на том условии, чтобы газеты перестали касаться политических вопросов". В случае запрещения какой-нибудь статьи, газеты потеряли даже право сообщать об этом своим читателям, хотя бы путем выставления точек или пустых столбцов. Последние должны быть заполнены "обыкновенным текстом", и когда одна небольшая газета пополнила было пробел биографией Гуттенберга, цензор возвратил корректуру зачеркнутою с резолюцией: "Обыкновенный текст! Пожалуйста, без демонстраций"! Точно также воспрещается выпуск летучих листков или брошюр, к которым часто прибегали раньше приостановленные газеты: по распоряжению генерал-губернатора, срок приостановки должен считаться со времени появления последнего листка.

Но помимо этих явных мер, Бобриков прибегал к тайным и потому более зловредным средствам. К ним принадлежит прежде всего удаление из цензурного комитета всех тех лиц, которые не сочувствовали планам генерал-губернатора *). Затем вводится практика подставных редакторов, которая небезызвестна и в самой России: владельцу

*) Такой характер носит "выход в отставху" председателя цензурного комитета Каяндера и замещение его графом Кронгьельмом, также финляндцем, но получившим образование в России. Фактическим, однако, хозяином прессы является ген. Шипов, товарнщ генерал-губернатора.

-- 65 --

газеты "предлагается" удалить прежнего редактора и принять нового; в противном случае ему угрожают приостановкой издания *). Далее, стали перехватывать письма в редакцию и извращать телеграфные известия; последнее дошло до таких размеров, что союз финляндских журналистов единодушно решил не подписываться более на телеграммы Русского Телеграфного Агентства. Наконец, основывается "Финляндская Газета" на русском, т. е. незнакомом публике языке, с целью противодействовать одностороннему влиянию местной прессы. Так как в Финляндии найти редактора для этого органа было невозможно, то его пришлось выписать из России в лице г. Баженова, одного из сотрудников " Света"; а так как газета не могла существовать на свои собственные средства, то, по приказу русского правительства, финляндский сенат вынужден был ассигновать 30 тысяч марок единовременно на устройство типографии и еще 30 тысяч в виде ежегодной субсидии.

Финляндские литераторы и журналисты старались защитить себя от всех этих крутых мер. Так они устроили пенсионный фонд для пострадавших литераторов; попытались даже сорганизовать взаимное общество страхования журналистов и собственников газет от убытков, причиняемых цензурными строгостями. Последний проект был довольно остроумный; но сенат, под давлением Бобрикова, отказался его утвердить, ссылаясь на то, что осуществление его парализовало бы действие цензурных кар, чтС было бы равносильно обходу закона. В самое последнее время в сейм поступила петиция об улучшении правового положения прессы. "На основании высказанных соображений", -- говорится там между прочим, -- "равно как и желания каждого гражданина страны видеть начало свободной печати прочно установившимся, нашим первоначальннм намерением было просить сейм о внесении в ближайшую сессию специального закона о печати; но так как настоящий момент едва ли удобен для представления подобной петиции, то мы решили просить лишь о том, чтобы земские чины присоединились к всеподданнейшей петиции Его Величеству, прося его соблаговолить так изменить ныне действу-

*) Такая участь, напр., постигла две гельсингфорсские газеты, которые получили приказание переменить редакцию в течение двух недель.

-- 66 --

ющий устав о печати, чтобы без законного суда редакторы и собственники газет не могли быть лишены, временно или навсегда, своих средств к жизни" *).

Для успешного проведения всевозможных суровых мероприятий, очевидно, необходимо было начать с изменения состава служебного персонала и различных учреждений Финляндии. Сюда относится, прежде всего, назначение Плеве на пост министра-секретаря. По финляндской конституции, все административные посты, кроме генерал-губернаторского, должны быть заняты туземцами, и должность министра-секретаря, являющегося докладчиком и посредником между финскими представительными учреждениями и царем, не составляет исключения. Несколько лет она оставалась незанятою, и ее временно исполнял товарищ министра-секретаря ген. Прокопе. Естественно было ожидать, что он, наконец, займет ее в действительности; но царь решил иначе: Прокопе обошли, и на пост назначен был известный финнофоб Плеве, состоявший членом той самой комиссии, которая выработала февральский манифест. Этим был нарушен один из важнейших параграфов финского государственного уложения. Прокопе вышел в отставку, и его место занял граф Армфельдт, тоже руссофил.

К этой же категории относится и инцидент с Вольфом, о котором мы уже упоминали, хотя непосредственно действующим лицом явилось в данном деле британское правительство. Как сказано было, г. Вольф состоял британским консулом тринаддать лет и за все время ни разу не подал ни малейшего повода к неудовольствию в Петербурге. Но вот, 14 сентября он получает от генерального консула г. Митчелля следующее заявление от британского посла сэра Чарльза Скотта: "Генерал-губернатор Финляндии обратил внимание императорского правительства на действие г. Вольфа, британского

*) Вот что, между прочим, пишет корреспондент "Daily Chronicle" для характеристики отношений Финляндской публики к гонениям на ее прессу: "Я присутствовал при демонстрации, происшедшей перед зданием "Paivalecti", одной из прекращенных газет. На улице собралась большая толпа, певческие хоры Гельсингфорса пели национальные гимны и кричали "ура" редактору. Толпа вела себя так, как ни одна другая, которую я когда-либо видал, и присутствующая тут же многочисленная жандармерия не имела ни малейшей возможности кого-либо арестовать. Позднее, несколько сот человек собрались около статуи Рунеберга, поэта-патриота Финдяндии, и с отврытыми головами пропели свой народный гимн."

-- 67 --

вице-консула в Выборге, который обвиняется ген. Бобриковым в том, что он участвует в политической агитации Великого Княжества и критикует в публичных речах поступки императорского правительства." Это, продолжает посол, несовместимо с званием представителя британского королевства, а потому генеральному консулу, по приказанию лорда Сольсбери, поручается потребовать от г. Вольфа объяснения.

Через два дня Вольф отправил свои объяснения. "Имею честь заявить", говорит он в своем письме, "что в стране не происходит никакой агитации, и я поэтому категорически отрицаю свое участие в несуществующем движении. Правда, что во всей стране, во всех классах общества существует чувство беспокойства и скорби, вызванное февральским манифестом... Но это чувство не есть плод агитации. Нет надобности в такой агитации там, где каждый сознает свои права и льготы и понимает, что манифест равносилен отмене унаследованной конституции... Но если единодушные убеждения целого народа и его ежедневно повторяющийся протест против нарушения его конституции -- этого краеугольного камня его социального здания -- составляют политическую агитацию, то каждый человек в этой стране является агитатором и будет продолжать быть таковым, покуда манифест, послуживший причиною возбуждения, не будет отменен". Объяснив затем, в чем заключалось его участие в движении -- он был в отсутствие свое выбран выборгским представителем в депутации 500 -- Вольф заканчивает: "Я позволю себе почтительнейше указать на то, что, беря на себя честь консульской должности Великобритании, я тем самым не отказывался от своих прав и обязанностей гражданина моей страны. Если исполнение моих обязанностей не совместимо с моим положением британского вице-консула, то я имею честь вернуть эту должность, которую я занимал 13 лет, в распоряжение правительства Ее Величества."

Как это ни странно, но в тот самый день, когда Вольф отправил это письмо, и еще до того, как оно успело прибыть в Петербург, он получил телеграмму от Митчелля, в которой последний извещает его, что "его отставка принята"! Г. Вольф на следующий день ответил: "Ваша телеграмма с известием, что моя отставка принята еще до того, как я

-- 68 --

ее подад, и до того, как дошли до Вас мои объяснения по поводу обвинения в политической агитации, возведенного на меня ген. Бобриковым, была доставлена мне вчера утром. Я вполне оцениваю этот деликатный поступок после тринадцатилетней консульской службы и теперь жду Ваших инструкций относительно того, кому передать должность."

Этот инцидент вызвал целую бурю. Немедленно остальные 12 британских вице-консулов, принадлежавшие к финской национальности, подали в отставку, мотивируя свой поступок политическим единомыслием с г. Вольфом, и последний, после ряда публичных манифестаций, был единодушно выбран выборгским представителем на сейм 1900 г. На его место, в качестве консула, был, говорят, назначен, за отсутсвтием кандидатов из финляндцев, некто Анненков, бывший цензор по русской и французской литературе в С.-Петербурге. "Каждый честный англичанин", говорит по этому поводу "Вестминстерская Газета", "должен почувствовать стыд и негодование".

Дальнейшия меры в деле удаления финских элементов из служебного персонала направились против губернаторов. Бобриков при всяком случае давал им понять, что их отставка была бы очень желательна. "Московские Ведомости" прямо заявили, что их следует заменить коренными русскими, "за невозможностью найти среди финляндцев лиц, готовых приводить в исполнение предначертания высшего правительства". До сих пор, однако, ничего не удалось сделать в этом направлении, кроме как уволить выборгского губернатора ген. Грипенберга за то, что тот разоблачил тайны адреса за семью подложными подписями, которые Бобриков думал представить в противовес упомянутому выше массовому адресу.

Укажем еще на несколько мероприятий Бобрикова в других областях. Так, в сфере образования мы имеем попытку посягнуть на национальный характер Гельсингфорсского университета в виде назначения Плеве на пост канцлера, чтС противоречит существовавшему до сих пор обычаю, в силу которого номинальным канцлером состоял всегда наследный Великий Князь, а фактическим какой-нибудь финляндец. Далее, укажем на проект реорганизации финляндского Фридриксгам-

-- 69 --

ского кадетского корпуса, известный читателям из русских газет. По проекту, этот кадетский корпус подчиняется главному управлению военно-учебных заведений и, как высшей инстанции, военному министру; непосредственное же наблюдение и руководство возлагается на обязанность генерал-губернатора. В нем вводится преподавание на русском языке (впрочем, как временная мера, если окажется необходимым, будет допущен и финский язык). В этом корпусе предполагаются только общие классы, так что специальное военное образование придется получать в одном из военных училищ России. Из 200 вакансий половина будет предоставлена ученикам русского происхождения. По программе своей фридриксгамский кадетский корпус будет представляться общим средне-учебным заведением принятого у нас в России типа, а следовательно, коренным образом отличающимся от финляндской средней школы; конечно, он скоро порвет всякую внутреннюю связь со страной, обоснованную на подробном изучении ее исторического прошлого, культурных задач, особенностей народного быта и политической организации, -- и будет одним из факторов руссификации Финляндии.

Дальнейшим преобразованием в том же направлении является отмена собственно финляндских почтовых марок. Еще в 1890 г. министр внутренних дел, без всякого повода и вопреки точной букве финляндского уложения, обратился к финскому сенату с запиской о том, что он берет на себя право делать время от времени некоторые изменения в почтовых правилах Финляндии. Этот совершенно самовольный поступок крайне поразил тогда финскую публику; но так как он не повел за собою никаких последствий, то об инциденте совершенно было забыли. Девять лет спустя, это министерское распоряжение снова появилось на свет: 9 августа 1899 г. сенат был извещен, что с января будущего года для заграничной корреспонденции введены будут русские почтовые марки, а с июня -- также и для внутренней. Насколько известно, однако, приведение этой угрозы в исполнение было почему-то отстрочено на время.

Наконец, поговаривают уже об отмене специального финляндского таможенного тарифа и о слиянии финляндской монетной системы с русской.

-- 70 --

Во второй половине января в Гельсингфорсе был открыт Сейм. Мы не будем приводить здесь тронной речи *), которая без сомнения известна читателям из русских газет. Но мы передадим только отрывки из речей, произнесенных в виде ответа председателями палат. Как читатель увидит, они все вращаются около одного и того же наболевшего вопроса о политическом будущем Финляндии и все проникнуты одним и тем же чувством скорби и лояльности.

"Благотворное значение работ, предпринятых правительством и самим народом через посредство своих представителей, доказывается прогрессом, который можно заметить во всех областях социальной жизни страны, отрадным развитием народных школ и других воспитательных учреждений, равно как и путей сообщения, земледелия, торговли и промышленности, -- развитием, которое при других обстоятельствах было бы почти немыслимо. Точно так же научился финский народ понимать значение автономии, в которой он видит условие своего существования и через которую он чувствует себя связанным сильнейшими узами благодарности и преданности с высокопоставленными своими покровителями, милостиво защищавшими и сохранявшими самое дрогоценное его сокровище -- конституцию и оберегавшими свободу, унаследованную от предков.

"Под впечатлением этих воспоминаний и чувств и с полным сознанием, что финский народ ничем не заслужил потери торжественно обещанных ему прав, мы отказываемся оставить надежду, что черная туча, с некоторых пор нависшая над дорогой нашей Финляндией и возбудившая по всей стране сильнейшее беспокойство и ужас, когда-нибудь с Божьей помощью рассеется..."

"Господь", говорит архиепископ в палате духовенства, "дал финскому народу страну тысячи озер. Здесь этот народ

*) Мы однако напомним читателю ее заключение: "Предстоящая вам работа требует основательного практического обсуждения предложенных вам вопросов. Никакие выражения мнений, выходящие из рамок этих вопросов и касающиеся предметов общегосударственного значения, не могут быть дозволены. Выражение подобных мнений на прошлом чрезвычайном сейме внушило умам народа серьезные и неосновательные опасения. Повторение этого теперь заставит сомневаться, возможно ли при теперешних условиях законодательство с участием Земских Чинов." (Цитируем по английскому тексту.) Как читатель увидит ниже, Земские Чины не остановились перед этой угрозой.

-- 71 --

трудился в течение сотен лет. В хижине бедняка, как и во дворце богатого, ежедневно воссылались молитвы за правителя и отечество. И Господь даровал свое благословение. Финский народ развился в тишине и даже понес культуру дальше на север, чем какой-либо другой на земле.

"Народ Финляндии считает за особый дар Господа то, что Александр I в начале столетия подтвердил конституцию и законы, соответствующие народному характеру и условиям страны, тем самым признав свободу, лежащую в основе этих законов.

"Свобода издавать для себя законы существенно необходима финскому народу. В его непрерывной борьбе с северным климатом одно какое-нибудь узаконение, не соответствующее нуждам нации, может распространить разорение среди земледельческого населения."

"В течение веков", говорит председатель палаты горожан, "считалось неопровержимым, что "страна должна быть построена на законе". Святость и ненарушимость закона так же крепко сидят в сознании финского народа, как и вера в Бога, правящего судьбами людей. Закон стоит выше всего и должен защищать всех без различия. Перед ним должны преклоняться все, от самых высших до самых низших. И, благодаря праву народа участвовать в законодательстве, закон сросся с народным сознанием о справедливости и стал точным ее выражением...

Дата добавления: 2015-07-02