КАТЕГОРИИ: Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748) |
Января. 2 страница
– О, господи Иисусе! Бледный Филипп Филиппович пересёк кухню и спросил старуху грозно: – Что вам надо? – Говорящую собачку любопытно поглядеть, – ответила старуха заискивающе и перекрестилась. Филипп Филиппович ещё более побледнел, к старухе подошёл вплотную и шепнул удушливо: – Сию секунду из кухни вон! Старуха попятилась к дверям и заговорила, обидевшись: – Что-то уж больно дерзко, господин профессор. – Вон, я говорю! – Повторил Филипп Филиппович и глаза его сделались круглыми, как у совы. Он собственноручно трахнул чёрной дверью за старухой. – Дарья Петровна, я же просил вас. – Филипп Филиппович, – в отчаяньи ответила Дарья Петровна, сжимая обнажённые руки в кулаки, – что же я поделаю? Народ целые дни ломится, хоть всё бросай. Вода в ванной ревела глухо и грозно, но голоса более не было слышно. Вошёл доктор Борменталь. – Иван Арнольдович, убедительно прошу… Гм… Сколько там пациентов? – Одиннадцать, – ответил Борменталь. – Отпустите всех, сегодня принимать не буду. Филипп Филиппович постучал костяшкой пальца в дверь и крикнул: – Сию минуту извольте выйти! Зачем вы заперлись? – Гу-гу! – Жалобно и тускло ответил голос Шарикова. – Какого чёрта!.. Не слышу, закройте воду. – Гау! Гау!.. – Да закройте воду! Что он сделал – не понимаю… – приходя в исступление, вскричал Филипп Филиппович. Зина и Дарья Петровна, открыв дверь, выглядывали из кухни. Филипп Филиппович ещё раз прогрохотал кулаком в дверь. – Вот он! – Выкрикнула Дарья Петровна из кухни. Филипп Филиппович ринулся туда. В разбитое окно под потолком показалась и высунулась в кухню физиономия Полиграфа Полиграфовича. Она была перекошена, глаза плаксивы, а вдоль носа тянулась, пламенея от свежей крови, – царапина.
– Вы с ума сошли? – спросил Филипп Филиппович. – Почему вы не выходите? Шариков и сам в тоске и страхе оглянулся и ответил: – Защёлкнулся я. – Откройте замок. Что ж, вы никогда замка не видели? – Да не открывается, окаянный! – испуганно ответил Полиграф. – Батюшки! Он предохранитель защёлкнул! – вскричала Зина и всплеснула руками. – Там пуговка есть такая! – выкрикивал Филипп Филиппович, стараясь перекричать воду, – нажмите её книзу… Вниз нажимайте! Вниз! Шариков пропал и через минуту вновь появился в окошке. – Ни пса не видно, – в ужасе пролаял он в окно. – Да лампу зажгите. Он взбесился! – Котяра проклятый лампу раскокал, – ответил Шариков, – а я стал его, подлеца, за ноги хватать, кран вывернул, а теперь найти не могу. Все трое всплеснули руками и в таком положении застыли. Минут через пять Борменталь, Зина и Дарья Петровна сидели рядышком на мокром ковре, свёрнутом трубкою у подножия двери, и задними местами прижимали его к щели под дверью, а швейцар Фёдор с зажжённой венчальной свечой Дарьи Петровны по деревянной лестнице лез в слуховое окно. Его зад в крупной серой клетке мелькнул в воздухе и исчез в отверстии. – Ду… Гу-гу! – что-то кричал Шариков сквозь рёв воды. Послышался голос Фёдора: – Филипп Филиппович, всё равно надо открывать, пусть разойдётся, отсосём из кухни. – Открывайте! – сердито крикнул Филипп Филиппович. Тройка поднялась с ковра, дверь из ванной нажали и тотчас волна хлынула в коридорчик. В нём она разделилась на три потока: прямо в противоположную уборную, направо – в кухню и налево в переднюю. Шлёпая и прыгая, Зина захлопнула в неё дверь. По щиколотку в воде вышел Фёдор, почему-то улыбаясь. Он был как в клеёнке – весь мокрый. – Еле заткнул, напор большой, – пояснил он. – Где этот? – спросил Филипп Филиппович и с проклятием поднял одну ногу.
– Боится выходить, – глупо усмехаясь, объяснил Фёдор. – Бить будете, папаша? – донёсся плаксивый голос Шарикова из ванной. – Болван! – коротко отозвался Филипп Филиппович. Зина и Дарья Петровна в подоткнутых до колен юбках, с голыми ногами, и Шариков с швейцаром, босые, с закатанными штанами шваркали мокрыми тряпками по полу кухни и отжимали их в грязные вёдра и раковину. Заброшенная плита гудела. Вода уходила через дверь на гулкую лестницу прямо в пролёт лестницы и падала в подвал. Борменталь, вытянувшись на цыпочках, стоял в глубокой луже, на паркете передней, и вёл переговоры через чуть приоткрытую дверь на цепочке. – Не будет сегодня приёма, профессор нездоров. Будьте добры отойти от двери, у нас труба лопнула… – А когда же приём? – добивался голос за дверью, – мне бы только на минуточку… – Не могу, – Борменталь переступил с носков на каблуки, – профессор лежит и труба лопнула. Завтра прошу. Зина! Милая! Отсюда вытирайте, а то она на парадную лестницу выльется. – Тряпки не берут. – Сейчас кружками вычерпаем, – отозвался Фёдор, – сейчас. Звонки следовали один за другим и Борменталь уже подошвой стоял в воде. – Когда же операция? – приставал голос и пытался просунуться в щель. – Труба лопнула… – Я бы в калошах прошёл… Синеватые силуэты появились за дверью. – Нельзя, прошу завтра. – А я записан. – Завтра. Катастрофа с водопроводом. Фёдор у ног доктора ёрзал в озере, скрёб кружкой, а исцарапанный Шариков придумал новый способ. Он скатал громадную тряпку в трубку, лёг животом в воду и погнал её из передней обратно к уборной. – Что ты, леший, по всей квартире гоняешь? – сердилась Дарья Петровна, – выливай в раковину. – Да что в раковину, – ловя руками мутную воду, отвечал Шариков, – она на парадное вылезет. Из коридора со скрежетом выехала скамеечка и на ней вытянулся, балансируя, Филипп Филиппович в синих с полосками носках. – Иван Арнольдович, бросьте вы отвечать. Идите в спальню, я вам туфли дам. – Ничего, Филипп Филиппович, какие пустяки. – В калоши станьте. – Да ничего. Всё равно уже ноги мокрые. – Ах, боже мой! – расстраивался Филипп Филиппович. – До чего вредное животное! – отозвался вдруг Шариков и выехал на корточках с суповой миской в руке.
Борменталь захлопнул дверь, не выдержал и засмеялся. Ноздри Филиппа Филипповича раздулись, очки вспыхнули. – Вы про кого говорите? – спросил он у Шарикова с высоты, – позвольте узнать. – Про кота я говорю. Такая сволочь, – ответил Шариков, бегая глазами. – Знаете, Шариков, – переводя дух, отозвался Филипп Филиппович, – я положительно не видал более наглого существа, чем вы. Борменталь хихикнул. – Вы, – продолжал Филипп Филиппович, – просто нахал. Как вы смеете это говорить? Вы всё это учинили и ещё позволяете… Да нет! Это чёрт знает что такое! – Шариков, скажите мне, пожалуйста, – заговорил Борменталь, – сколько времени вы ещё будете гоняться за котами? Стыдитесь! Ведь это же безобразие! Дикарь! – Какой я дикарь? – хмуро отозвался Шариков, – ничего я не дикарь. Его терпеть в квартире невозможно. Только и ищет – как бы что своровать. Фарш слопал у Дарьи. Я его поучить хотел. – Вас бы самого поучить! – ответил Филипп Филиппович, – вы поглядите на свою физиономию в зеркале. – Чуть глаза не лишил, – мрачно отозвался Шариков, трогая глаз мокрой грязной рукой. Когда чёрный от влаги паркет несколько подсох, все зеркала покрылись банным налётом и звонки прекратились. Филипп Филиппович в сафьяновых красных туфлях стоял в передней. – Вот вам, Фёдор. – Покорнейше благодарю. – Переоденьтесь сейчас же. Да, вот что: выпейте у Дарьи Петровны водки. – Покорнейше благодарю, – Фёдор помялся, потом сказал. – Тут ещё, Филипп Филиппович. Я извиняюсь, уж прямо и совестно. Только – за стекло в седьмой квартире… Гражданин Шариков камнями швырял… – В кота? – спросил Филипп Филиппович, хмурясь, как облако. – То-то, что в хозяина квартиры. Он уж в суд грозился подать. – Чёрт! – Кухарку Шариков ихнюю обнял, а тот его гнать стал. Ну, повздорили. – Ради бога, вы мне всегда сообщайте сразу о таких вещах! Сколько нужно? – Полтора. Филипп Филиппович извлёк три блестящих полтинника и вручил Фёдору. – Ещё за такого мерзавца полтора целковых платить, – послышался в дверях глухой голос, – да он сам…
Филипп Филиппович обернулся, закусил губу и молча нажал на Шарикова, вытеснил его в приёмную и запер его на ключ. Шариков изнутри тотчас загрохотал кулаками в дверь. – Не сметь! – явно больным голосом воскликнул Филипп Филиппович. – Ну, уж это действительно, – многозначительно заметил Фёдор, – такого наглого я в жизнь свою не видал. Борменталь как из-под земли вырос. – Филипп Филиппович, прошу вас, не волнуйтесь. Энергичный эскулап отпер дверь в приёмную и оттуда донёсся его голос: – Вы что? В кабаке, что ли? – Это так… – добавил решительно Фёдор, – вот это так… Да по уху бы ещё… – Ну, что вы, Фёдор, – печально буркнул Филипп Филиппович. – Помилуйте, вас жалко, Филипп Филиппович.
Глава 7
– Нет, нет и нет! – настойчиво заговорил Борменталь, – извольте заложить. – Ну, что, ей-богу, – забурчал недовольно Шариков. – Благодарю вас, доктор, – ласково сказал Филипп Филиппович, – а то мне уже надоело делать замечания. – Всё равно не позволю есть, пока не заложите. Зина, примите майонез у Шарикова. – Как это так «примите»? – расстроился Шариков, – я сейчас заложу. Левой рукой он заслонил блюдо от Зины, а правой запихнул салфетку за воротник и стал похож на клиента в парикмахерской. – И вилкой, пожалуйста, – добавил Борменталь. Шариков длинно вздохнул и стал ловить куски осетрины в густом соусе. – Я ещё водочки выпью? – заявил он вопросительно. – А не будет ли вам? – осведомился Борменталь, – вы последнее время слишком налегаете на водку. – Вам жалко? – осведомился Шариков и глянул исподлобья. – Глупости говорите… – вмешался суровый Филипп Филиппович, но Борменталь его перебил. – Не беспокойтесь, Филипп Филиппович, я сам. Вы, Шариков, чепуху говорите и возмутительнее всего то, что говорите её безапелляционно и уверенно. Водки мне, конечно, не жаль, тем более, что она не моя, а Филиппа Филипповича. Просто – это вредно. Это – раз, а второе – вы и без водки держите себя неприлично. Борменталь указал на заклеенный буфет. – Зинуша, дайте мне, пожалуйста, ещё рыбы, – произнёс профессор. Шариков тем временем потянулся к графинчику и, покосившись на Борменталя, налил рюмочку. – И другим надо предложить, – сказал Борменталь, – и так: сперва Филиппу Филипповичу, затем мне, а в заключение себе. Шариковский рот тронула едва заметная сатирическая улыбка, и он разлил водку по рюмкам. – Вот всё у вас как на параде, – заговорил он, – салфетку – туда, галстук – сюда, да «извините», да «пожалуйста-мерси», а так, чтобы по-настоящему, – это нет. Мучаете сами себя, как при царском режиме. – А как это «по-настоящему»? – позвольте осведомиться. Шариков на это ничего не ответил Филиппу Филипповичу, а поднял рюмку и произнёс: – Ну желаю, чтобы все… – И вам также, – с некоторой иронией отозвался Борменталь. Шариков выплеснул содержимое рюмки себе в глотку, сморщился, кусочек хлеба поднёс к носу, понюхал, а затем проглотил, причём глаза его налились слезами. – Стаж, – вдруг отрывисто и как бы в забытьи проговорил Филипп Филиппович. Борменталь удивлённо покосился. – Виноват… – Стаж! – повторил Филипп Филиппович и горько качнул головой, – тут уж ничего не поделаешь – Клим. Борменталь с чрезвычайным интересом остро вгляделся в глаза Филиппа Филипповича: – Вы полагаете, Филипп Филиппович? – Нечего полагать, уверен в этом. – Неужели… – начал Борменталь и остановился, покосившись на Шарикова. Тот подозрительно нахмурился. – Spаtеr… – негромко сказал Филипп Филиппович. – Gut, – отозвался ассистент. Зина внесла индейку. Борменталь налил Филиппу Филипповичу красного вина и предложил Шарикову. – Я не хочу. Я лучше водочки выпью. – Лицо его замаслилось, на лбу проступил пот, он повеселел. И Филипп Филиппович несколько подобрел после вина. Его глаза прояснились, он благосклоннее поглядывал на Шарикова, чёрная голова которого в салфетке сияла, как муха в сметане. Борменталь же, подкрепившись, обнаружил склонность к деятельности. – Ну-с, что же мы с вами предпримем сегодня вечером? – осведомился он у Шарикова. Тот поморгал глазами, ответил: – В цирк пойдём, лучше всего. – Каждый день в цирк, – благодушно заметил Филипп Филиппович, – это довольно скучно, по-моему. Я бы на вашем месте хоть раз в театр сходил. – В театр я не пойду, – неприязненно отозвался Шариков и перекосил рот. – Икание за столом отбивает у других аппетит, – машинально сообщил Борменталь. – Вы меня извините… Почему, собственно, вам не нравится театр? Шариков посмотрел в пустую рюмку как в бинокль, подумал и оттопырил губы. – Да дурака валяние… Разговаривают, разговаривают… Контрреволюция одна. Филипп Филиппович откинулся на готическую спинку и захохотал так, что во рту у него засверкал золотой частокол. Борменталь только повертел головою. – Вы бы почитали что-нибудь, – предложил он, – а то, знаете ли… – Уж и так читаю, читаю… – ответил Шариков и вдруг хищно и быстро налил себе пол стакана водки. – Зина, – тревожно закричал Филипп Филиппович, – убирайте, детка, водку больше уже не нужна. Что же вы читаете? В голове у него вдруг мелькнула картина: необитаемый остров, пальма, человек в звериной шкуре и колпаке. «Надо будет Робинзона»… – Эту… как её… переписку Энгельса с эти м… Как его – дьявола – с Каутским. Борменталь остановил на полдороге вилку с куском белого мяса, а Филипп Филиппович расплескал вино. Шариков в это время изловчился и проглотил водку. Филипп Филиппович локти положил на стол, вгляделся в Шарикова и спросил: – Позвольте узнать, что вы можете сказать по поводу прочитанного. Шариков пожал плечами. – Да не согласен я. – С кем? С Энгельсом или с Каутским? – С обоими, – ответил Шариков. – Это замечательно, клянусь богом. «Всех, кто скажет, что другая…» А что бы вы со своей стороны могли предложить? – Да что тут предлагать?.. А то пишут, пишут… Конгресс, немцы какие-то… Голова пухнет. Взять всё, да и поделить… – Так я и думал, – воскликнул Филипп Филиппович, шлёпнув ладонью по скатерти, – именно так и полагал. – Вы и способ знаете? – спросил заинтересованный Борменталь. – Да какой тут способ, – становясь словоохотливым после водки, объяснил Шариков, – дело нехитрое. А то что же: один в семи комнатах расселился штанов, у него сорок пар, а другой шляется, в сорных ящиках питание ищет… – Насчёт семи комнат – это вы, конечно, на меня намекаете? – Горделиво прищурившись, спросил Филипп Филиппович. Шариков съёжился и промолчал. – Что же, хорошо, я не против дележа. Доктор, скольким вы вчера отказали? – Тридцати девяти человекам, – тотчас ответил Борменталь. – Гм… Триста девяносто рублей. Ну, грех на трех мужчин. Дам – Зину и Дарью Петровну – считать не станем. С вас, Шариков, сто тридцать рублей. Потрудитесь внести. – Хорошенькое дело, – ответил Шариков, испугавшись, – это за что такое? – За кран и за кота, – рявкнул вдруг Филипп Филиппович, выходя из состояния иронического спокойствия. – Филипп Филиппович, – тревожно воскликнул Борменталь. – Погодите. За безобразие, которое вы учинили и благодаря которому сорвали приём. Это же нестерпимо. Человек, как первобытный, прыгает по всей квартире, рвёт краны. Кто убил кошку у мадам Поласухер? Кто… – Вы, Шариков, третьего дня укусили даму на лестнице, – подлетел Борменталь. – Вы стоите… – рычал Филипп Филиппович. – Да она меня по морде хлопнула, – взвизгнул Шариков, – у меня не казённая морда! – Потому что вы её за грудь ущипнули, – закричал Борменталь, опрокинув бокал, – вы стоите… – Вы стоите на самой низшей ступени развития, – перекричал Филипп Филиппович, – вы ещё только формирующееся, слабое в умственном отношении существо, все ваши поступки чисто звериные, и вы в присутствии двух людей с университетским образованием позволяете себе с развязностью совершенно невыносимой подавать какие-то советы космического масштаба и космической же глупости о том, как всё поделить… А в то же время вы наглотались зубного порошку… – Третьего дня, – подтвердил Борменталь. – Ну вот-с, – гремел Филипп Филиппович, – зарубите себе на носу, кстати, почему вы стёрли с него цинковую мазь? – Что вам нужно молчать и слушать, что вам говорят. Учиться и стараться стать хоть сколько-нибудь приемлемым членом социалистического общества. Кстати, какой негодяй снабдил вас этой книжкой? – Все у вас негодяи, – испуганно ответил Шариков, оглушённый нападением с двух сторон. – Я догадываюсь, – злобно краснея, воскликнул Филипп Филиппович. – Ну, что же. Ну, Швондер дал. Он не негодяй… Что я развивался… – Я вижу, как вы развиваетесь после Каутского, – визгливо и пожелтев, крикнул Филипп Филиппович. Тут он яростно нажал на кнопку в стене. Сегодняшний случай показывает это как нельзя лучше. Зина! – Зина! – кричал Борменталь. – Зина! – орал испуганный Шариков. Зина прибежала бледная. – Зина, там в приёмной… Она в приёмной? – В приёмной, – покорно ответил Шариков, – зелёная, как купорос. – Зелёная книжка… – Ну, сейчас палить, – отчаянно воскликнул Шариков, – она казённая, из библиотеки! – Переписка – называется, как его… Энгельса с этим чёртом… В печку её! Зина улетела. – Я бы этого Швондера повесил, честное слово, на первом суку, – воскликнул Филипп Филиппович, яростно впиваясь в крыло индюшки, – сидит изумительная дрянь в доме – как нарыв. Мало того, что он пишет всякие бессмысленные пасквили в газетах… Шариков злобно и иронически начал коситься на профессора. Филипп Филиппович в свою очередь отправил ему косой взгляд и умолк. «Ох, ничего доброго у нас, кажется, не выйдет в квартире», – вдруг пророчески подумал Борменталь. Зина унесла на круглом блюде рыжую с правого и румяную с левого бока бабу и кофейник. – Я не буду её есть, – сразу угрожающе-неприязненно заявил Шариков. – Никто вас не приглашает. Держите себя прилично. Доктор, прошу вас. В молчании закончился обед. Шариков вытащил из кармана смятую папиросу и задымил. Откушав кофею, Филипп Филиппович поглядел на часы, нажал на репетитор и они проиграли нежно восемь с четвертью. Филипп Филиппович откинулся по своему обыкновению на готическую спинку и потянулся к газете на столике. – Доктор, прошу вас, съездите с ним в цирк. Только, ради бога, посмотрите в программе – котов нету? – И как такую сволочь в цирк пускают, – хмуро заметил Шариков, покачивая головой. – Ну, мало ли кого туда допускают, – двусмысленно отозвался Филипп Филиппович, – что там у них? – У Соломонского, – стал вычитывать Борменталь, – четыре какие-то… юссемс и человек мёртвой точки. – Что за юссемс? – Подозрительно осведомился Филипп Филиппович. – Бог их знает. Впервые это слово встречаю. – Ну, тогда лучше смотрите у Никитиных. Необходимо, чтобы было всё ясно. – У Никитиных… У Никитиных… Гм… Слоны и предел человеческой ловкости. – Так-с. Что вы скажете относительно слонов, дорогой Шариков? – недоверчиво спросил Филипп Филиппович. Тот обиделся. – Что же, я не понимаю, что ли. Кот – другое дело. Слоны – животные полезные, – ответил Шариков. – Ну-с и отлично. Раз полезные, поезжайте и поглядите на них. Ивана Арнольдовича слушаться надо. И ни в какие разговоры там не пускаться в буфете! Иван Арнольдович, покорнейше прошу пива Шарикову не предлагать. Через 10 минут Иван Арнольдович и Шариков, одетый в кепку с утиным носом и в драповое пальто с поднятым воротником, уехали в цирк. В квартире стихло. Филипп Филиппович оказался в своём кабинете. Он зажёг лампу под тяжёлым зелёным колпаком, отчего в громадном кабинете стало очень мирно, и начал мерять комнату. Долго и жарко светился кончик сигары бледно-зелёным огнём. Руки профессор заложил в карманы брюк и тяжкая дума терзала его учёный с взлизами лоб. Он причмокивал, напевал сквозь зубы «к берегам священным Нила…» И что-то бормотал. Наконец, отложил сигару в пепельницу, подошёл к шкафу, сплошь состоящему из стекла, и весь кабинет осветил тремя сильнейшими огнями с потолка. Из шкафа, с третьей стеклянной полки Филипп Филиппович вынул узкую банку и стал, нахмурившись, рассматривать её на свет огней. В прозрачной и тяжкой жидкости плавал, не падая на дно, малый беленький комочек, извлечённый из недр Шарикова мозга. Пожимая плечами, кривя губы и хмыкая, Филипп Филиппович пожирал его глазами, как будто в белом нетонущем комке хотел разглядеть причину удивительных событий, перевернувших вверх дном жизнь в пречистенской квартире. Очень возможно, что высокоученый человек её и разглядел. По крайней мере, вдоволь насмотревшись на придаток мозга, он банку спрятал в шкаф, запер его на ключ, ключ положил в жилетный карман, а сам обрушился, вдавив голову в плечи и глубочайше засунув руки в карманы пиджака, на кожу дивана. Он долго палил вторую сигару, совершенно изжевав её конец, и, наконец, в полном одиночестве, зелено окрашенный, как седой Фауст, воскликнул: – Ей-богу, я, кажется, решусь. Никто ему не ответил на это. В квартире прекратились всякие звуки. В обуховом переулке в одиннадцать часов, как известно, затихает движение. Редко-редко звучали отдалённые шаги запоздавшего пешехода, они постукивали где-то за шторами и угасали. В кабинете нежно звенел под пальцами Филиппа Филипповича репетитор в карманчике… Профессор нетерпеливо поджидал возвращения доктора Борменталя и Шарикова из цирка.
Глава 8
Неизвестно, на что решился Филипп Филиппович. Ничего особенного в течение следующей недели он не предпринимал и, может быть, вследствие его бездействия, квартирная жизнь переполнилась событиями. Дней через шесть после истории с водой и котом из домкома к Шарикову явился молодой человек, оказавшийся женщиной, и вручил ему документы, которые Шариков немедленно заложил в карман и немедленно после этого позвал доктора Борменталя. – Борменталь! – Нет, уж вы меня по имени и отчеству, пожалуйста, называйте! Отозвался Борменталь, меняясь в лице. Нужно заметить, что в эти шесть дней хирург ухитрился восемь раз поссориться со своим воспитанником. И атмосфера в обуховских комнатах была душная. – Ну и меня называйте по имени и отчеству! – совершенно основательно ответил Шариков. – Нет! – загремел в дверях Филипп Филиппович, – по такому имени и отчеству в моей квартире я вас не разрешу называть. Если вам угодно, чтобы вас перестали именовать фамильярно «Шариков», и я и доктор Борменталь будем называть вас «господин Шариков». – Я не господин, господа все в Париже! – отлаял Шариков. – Швондерова работа! – кричал Филипп Филиппович, – ну, ладно, посчитаюсь я с этим негодяем. Не будет никого, кроме господ, в моей квартире, пока я в ней нахожусь! В противном случае или я или вы уйдёте отсюда и, вернее всего, вы. Сегодня я помещу в газетах объявление и, поверьте, я вам найду комнату. – Ну да, такой я дурак, чтобы я съехал отсюда, – очень чётко ответил Шариков. – Как? – спросил Филипп Филиппович и до того изменился в лице, что Борменталь подлетел к нему и нежно и тревожно взял его за рукав. – Вы, знаете, не нахальничайте, мосье Шариков! – Борменталь очень повысил голос. Шариков отступил, вытащил из кармана три бумаги: зелёную жёлтую и белую и, тыча в них пальцами, заговорил: – Вот. Член жилищного товарищества, и площадь мне полагается определённо в квартире номер пять у ответственного съёмщика Преображенского в шестнадцать квадратных аршин, – Шариков подумал и добавил слово, которое Борменталь машинально отметил в мозгу, как новое благоволите. Филипп Филиппович закусил губу и сквозь неё неосторожно вымолвил: – Клянусь, что я этого Швондера в конце концов застрелю. Шариков в высшей степени внимательно и остро принял эти слова, что было видно по его глазам. – Филипп Филиппович, vorsichtig… – предостерегающе начал Борменталь. – Ну, уж знаете… Если уж такую подлость!.. – вскричал Филипп Филиппович по-русски. – Имейте в виду, Шариков… Господин, что я, если вы позволите себе ещё одну наглую выходку, я лишу вас обеда и вообще питания в моём доме. 16 аршин – это прелестно, но ведь я вас не обязан кормить по этой лягушечьей бумаге! Тут Шариков испугался и приоткрыл рот. – Я без пропитания оставаться не могу, – забормотал он, – где же я буду харчеваться? – Тогда ведите себя прилично! – в один голос заявили оба эскулапа. Шариков значительно притих и в тот день не причинил никакого вреда никому, за исключением самого себя: пользуясь небольшой отлучкой Борменталя, он завладел его бритвой и распорол себе скулы так, что Филипп Филиппович и доктор Борменталь накладывали ему на порез швы, отчего Шариков долго выл, заливаясь слезами. Следующую ночь в кабинете профессора в зелёном полумраке сидели двое – сам Филипп Филиппович и верный, привязанный к нему Борменталь. В доме уже спали. Филипп Филиппович был в своём лазоревом халате и красных туфлях, а Борменталь в рубашке и синих подтяжках. Между врачами на круглом столе рядом с пухлым альбомом стояла бутылка коньяку, блюдечко с лимоном и сигарный ящик. Учёные, накурив полную комнату, с жаром обсуждали последние события: этим вечером Шариков присвоил в кабинете Филиппа Филипповича два червонца, лежавшие под пресс-папье, пропал из квартиры, вернулся поздно и совершенно пьяный. Этого мало. С ним явились две неизвестных личности, шумевших на парадной лестнице и изъявивших желание ночевать в гостях у Шарикова. Удалились означенные личности лишь после того, как Фёдор, присутствовавший при этой сцене в осеннем пальто, накинутом сверх белья, позвонил по телефону в 45 отделение милиции. Личности мгновенно отбыли, лишь только Фёдор повесил трубку. Неизвестно куда после ухода личностей задевалась малахитовая пепельница с подзеркальника в передней бобровая шапка Филиппа Филипповича и его же трость, на каковой трости золотой вязью было написано: «Дорогому и уважаемому Филиппу Филипповичу благодарные ординаторы в день…», дальше шла римская цифра X. – Кто они такие? – наступал Филипп Филиппович, сжимая кулаки на Шарикова. Тот, шатаясь и прилипая к шубам, бормотал насчёт того, что личности ему неизвестны, что они не сукины сыны какие-нибудь, а – хорошие. – Изумительнее всего, что ведь они же оба пьяные… Как же они ухитрились? – поражался Филипп Филиппович, глядя на то место в стойке, где некогда помещалась память юбилея. – Специалисты, – пояснил Фёдор, удаляясь спать с рублём в кармане. От двух червонцев Шариков категорически отперся и при этом выговорил что-то неявственное насчёт того, что вот, мол, он не один в квартире. – Ага, быть может, это доктор Борменталь свистнул червонцы? – осведомился Филипп Филиппович тихим, но страшным по оттенку голосом. Шариков качнулся, открыл совершенно посоловевшие глаза и высказал предположение: – А может быть, Зинка взяла… – Что такое?.. – закричала Зина, появившись в дверях как привидение, прикрывая на груди расстёгнутую кофточку ладонью, – да как он… Шея Филиппа Филипповича налилась красным цветом. – Спокойно, Зинуша, – молвил он, простирая к ней руку, – не волнуйся, мы всё это устроим. Зина немедленно заревела, распустив губы, и ладонь запрыгала у неё на ключице. – Зина, как вам не стыдно? Кто же может подумать? Фу, какой срам! – заговорил Борменталь растерянно. – Ну, Зина, ты – дура, прости господи, – начал было Филипп Филиппович. Но тут Зинин плач прекратился сам собой и все умолкли. Шарикову стало нехорошо. Стукнувшись головой об стену он издал звук – не то «и», не то «е» – вроде «эээ»! Лицо его побледнело и судорожно задвигалась челюсть. – Ведро ему, негодяю, из смотровой дать! И все забегали, ухаживая за заболевшим Шариковым. Когда его отводили спать, он, пошатываясь в руках Борменталя, очень нежно и мелодически ругался скверными словами, выговаривая их с трудом. Вся эта история произошла около часу, а теперь было часа 3 пополуночи, но двое в кабинете бодрствовали, взвинченные коньяком с лимоном. Накурили они до того, что дым двигался густыми медленными плоскостями, даже не колыхаясь. Доктор Борменталь, бледный, с очень решительными глазами, поднял рюмку с стрекозиной талией. – Филипп Филиппович, – прочувственно воскликнул он, – я никогда не забуду, как я полуголодным студентом явился к вам, и вы приютили меня при кафедре. Поверьте, Филипп Филиппович, вы для меня гораздо больше, чем профессор, учитель… Моё безмерное уважение к вам… Позвольте вас поцеловать, дорогой Филипп Филиппович. – Да, голубчик, мой… – Растерянно промычал Филипп Филиппович и поднялся навстречу. Борменталь его обнял и поцеловал в пушистые, сильно прокуренные усы. – Ей-богу, Филипп Фили… – Так растрогали, так растрогали… Спасибо вам, – говорил Филипп Филиппович, – голубчик, я иногда на вас ору на операциях. Уж простите стариковскую вспыльчивость. В сущности ведь я так одинок… «От Севильи до Гренады…»
Дата добавления: 2015-07-02; Просмотров: 408; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы! Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет |