Произведения Вильфредо Парето 1 страница

Q

А 8

1 1

О н

О

О Паретовом законе распределения доходов, помимо «Курса гголита-ческой экономии» и «Учебника политической экономии», см.: «Сочи­нения о кривой распределения богатств». Этот закон Парето породил значительную экономическую литературу.

Г. Моска развил свою теорию правящей элиты и политики за 17 лет до появления «Социалистических систем» в работе: «Sulla teoria dei governi et sul governo Parlamentäre» (1884). Заимствование далеко не· очевидно. Но, как об этом пишет Буске, «Моска очень любезно потре-, бовал, чтобы Парето признал его приоритет; последний отказался, от­ветив, что точки соприкосновения сводятся к банальным идеям, уже изложенным Бёклем, Тэном и др. Моска смог добиться лишь упоми­нания своего имени в дерзкой и несправедливой форме в примеча­нии к «Учебнику» на итальянском языке (впрочем, не вошедшем в текст «Учебника» на французском языке)». Позднее Моска развил свою мысль в работе «Элементы политической науки».

См. статью Ж. Монро «Политика со знанием дела» в: «Écrits pour une Renaissance», Paris, Pion, 1958.

Социологическая теория обоюдной зависимости является переложе­нием экономических теорий всеобщей взаимозависимости и равно­весия, которые Парето развил в «Курсе» и в «Учебнике», но суть ко­торых была сформулирована Леоном Вальра в его «Элементах чистой экономики».

«Под термином «капиталисты» понимали и все еще понимают, с од­ной стороны, лиц, извлекающих доходы из своих земель и сбереже­ний, а с другой — предпринимателей. Эта путаница сильно мешает познанию экономического феномена и тем более — феномена обще­ственного. По сути обе категории капиталистов зачастую имеют раз­ные, порой противоположные интересы, противодействующие друг другу даже больше, чем интересы так называемых классов «капита­листов» и «пролетариев». С экономической точки зрения для пред-

принимателя выгодно, чтобы доход со сбережений и других капита­лов, которые он арендует у собственника, был минимальным; наобо­рот, для этих производителей выгодно, чтобы он был максимальным. Вздорожание товара, который он производит, выгодно предпринима­телю. Ему неважно вздорожание других товаров, если он находит компенсацию в преимуществах своего производства, в то время как всякий рост цен вредит владельцу простого накопления. Что касается Предпринимателя, то налоговый сбор с производимого им товара ма­ло ему мешает, иногда он им пользуется, чтобы сдержать конкуренцию. Налоги всегда мешают потребителю, доходы которого определяются его сбережениями. В общем, предприниматель почти всегда может возместить за счет потребителя рост издержек, вызванный тяжелыми налогами. Простой владелец сбережений почти никогда этого сделать не сможет. Точно так же часто мало вредит предпринимателю удоро­жание рабочей силы: оно ограничено существующим договором, — между тем как предприниматель может возместить убытки при за­ключении договоров в будущем путем увеличения цены на продук­цию. Наоборот, простой обладатель сбережений обычно переносит рост цен, никоим образом не будучи в состоянии возместить ущерб. В этом случае, следовательно, предприниматели и их рабочие имеют общий интерес, противоположный интересу простых обладателей сбережений. Точно так же обстоит дело с предпринимателями и про­мышленными рабочими, пользующимися мерами протекционизма... Противоречия не менее значимы в социальном плане. Среди пред­принимателей есть люди, у которых хорошо развит инстинкт комби-. национный, необходимый для успеха в этой сфере деятельности. Те, у кого преобладают остатки незыблемости агрегатов, остаются просты­ми обладателями сбережений. Вот почему предприниматели обычно люди отважные, ищущие новое как в экономической, так и в соци-. альной сферах. Им нравится движение, они надеются извлекать из него пользу. Простые обладатели сбережений, наоборот, чаще люди спокойные, боязливые; у них, как у зайцев, всегда ушки на макушке. Они мало надеются на изменения и очень боятся их, т. к. знают по тяжелому опыту, что они почти всегда требуют расходов» (Traité de sociologie générale, § 2231, 2232).

«Процветание в наших краях, хотя о нем можно говорить только от­части, есть следствие свободы действия элементов с экономической и социальной точек зрения истечение определенного периода XIX в. Те­перь начинается кристаллизация, в точности как в Римской империи. Она желанна населению и во многих случаях, по-видимому, увеличи­вает богатство. Без сомнения, мы еще далеки от того состояния, когда рабочий окончательно соединен со своим ремеслом; но рабочие сою­зы, ограничения связей между государствами направляют нас на этот путь. Соединенные Штаты Америки, созданные переселенцами и обязанные им cboh^i нынешним процветанием, стремятся теперь все­ми средствами отталкивать от себя эмигрантов. Другие страны, на­пример Австралия, поступают так же. Рабочие синдикаты стараются лишить работы тех людей, которые не вступили в синдикаты. Вместе с тем они далеки от согласия принять всех. Правительства и коммуны с каждым днем все больше вмешиваются в экономические дела. Их подталкивает к этому воля населения, часто с явной выгодой для себя. Очевидно, что мы движемся по кривой, похожей на ту, по которой по­сле создания империи прошло римское общество, после периода про­цветания пришедшее к упадку. История никогда не повторяется, и ед­ва ли — если только не верить в «желтую опасность» — будущий пе­риод и новое процветание явятся следствием другого нашествия вар­варов. Более вероятно, что новый период станет результатом

внутренней революции, наделившей властью индивидов, которые с избытком обладают остатками второго класса, умеют, могут и хотят пустить в ход силу. Но эти далекие и неопределенные возможности принадлежат больше области фантазии, чем экспериментальной нау­ке» (Traité de sociologie générale, § 2553).

Презрительное отношение к декадентской буржуазии заставило Па-рето написать: «Так же как римское общество было спасено от разру­шения легионами Цезаря и Октавиана, наше общество, возможно, однажды будет спасено от падения теми, кто станет тогда наследника­ми наших синдикалистов и анархистов» (Traité de sociologie générale, § 1858).

Эту статью, озаглавленную «Социология Парето», см. в: «Zeitschrift für Sozialforschung», VI, 1937, p. 489—521.

Отношение Парето к фашизму всесторонне проанализировал Буске в работе «Парето — ученый и человек». По мнению Буске, «до прихо­да фашизма мэтр занял по отношению к нему самую сдержанную, временами почти враждебную позицию. Затем он выразил свое бес­спорное одобрение той достаточно умеренной форме, которую приня­ло сначала фашистское движение. Это одобрение было сделано с ого­воркой, подчеркивающей необходимость сохранения определенного числа свобод». Первого июня 1922 г., за пять месяцев до похода чер­норубашечников на Рим, Парето писал другу: «Я могу ошибаться, но я не вижу в фашизме постоянной и глубокой силы». Но 13 ноября 1922 г., несколько дней спустя после захвата власти, он сказал, что как человек он счастлив, что фашисты победили, и счастлив как уче­ный, чьи теории подтвердились. Парето принял почести от нового ре­жима: в декабре 1922 г. пост представителя Италии в Комиссии по разоружению Лиги Наций, в марте 1923 г. — кресло сенатора. Когда_ч последнее звание предлагала ему предшествующая власть, он от него отказался.

В марте 1923 г. он писал: «Если возрождение Италии знаменует изменение цикла, пройденного цивилизованными народами, Муссо_} лини станет исторической фигурой, достойной античности»; и еще; «Франция сможет спасти себя, только если найдет своего Муссоли­ни». Но в то же время он писал, что отказывается быть среди льсте­цов и «если спасение Италии, может быть, коренится в фашизме, то он несет и бедствия». Его мысль выражена, впрочем, очень ясно в те­оретическом журнале фашистской партии «Жерарчия», где он опуб­ликовал статью «Свобода». Фашизм, писал он, хорош не только пото­му, что он диктаторский по природе, т.е. способен восстановить пЬря-док, но и потому, что хороши были до сих пор результаты. Следует избавиться от нескольких подводных камней: воинственных авантюр, ограничения свободы прессы, обложения дополнительным налогом богатых и крестьян, подчинения церкви и клерикализму, ограниче­ния свободы обучения. «Нужно, чтобы свобода обучения в универси­тетах ничем не была ограничена, чтобы в них можно было читать тео­рии Ньютона, как и Эйнштейна, Маркса, как и теории исторической школы».

Иначе говоря, Парето был благосклонен к пацифистскому, либе­ральному толкованию авторитарного режима в экономическом и ин­теллектуальном, светском и общественно консервативном планах. Он не был расположен ни к корпоративной системе, ни к Латеранским соглашениям, ни к захвату Эфиопии, ни к присяге на верность, к ко­торой начиная с 1931 г. принуждали профессоров университетов; и, вероятно, его воодушевление и критика были направлены против всяких гегелевских и националистических отклонений Джентиле,

Вольпе, Рокко и Боттаи. Не прогнозируя возможной эволюции идей Парето по отношению к фашизму (это было бы абсурдно), небеспо­лезно напомнить, что Бенедетто Кроче, ставший одним из лидеров либеральной оппозиции, тоже в начале 1923 г. выразил свое согла­сие с новым режимом.

Что касается влияния Парето на фашизм, то оно было бесспор­ным, но далеко не решающим. В 1902 г. Муссолини провел некото­рое время в Лозанне. Возможно, он там слушал лекции Парето, но не контактировал с ним. Вовсе не очевидно, что он в самом деле читал Парето и, уж во всяком случае, молодой ссыльный социалист-самоуч­ка этим чтением не ограничивался. «Уроки» Маркса, Дарвина, Маки­авелли и его последователей, Сореля, Морра, Ницше, Кроче, итальян­ского гегельянства и, конечно, писателей-националистов оказали по крайней мере такое же влияние на становление фашистской идеоло­гии, как и уроки Парето. Доля макиавеллизма и паретизма в фашиз­ме значительна, если только фашизму дать всеобщее определение. Остается посмотреть, целесообразно ли такое стремление к абстрак­ции, насколько велики национальные особенности политической практики и движений, именуемых фашистскими.

Паретовское изображение плутодемократических политиков, у кото­рых чуть ли не исключительно преобладают остатки первого класса, постигается с трудом, если не представить себе спектакль итальян­ской политической жизни конца прошлого — начала этого века. В 1876 г. итальянские правые, или, точнее, пьемонтисты, преемники. Кавура, теряют власть. На политической сцене последовательно до­минируют в то время три человека: в 1876—1887 гг. — Депретис, за­тем Криспи и главным образом Джолитти — с 1897 по 1914 г. «Джо-литти, умеренный либерал в политике и в экономике, является реа­листом и эмпириком. Во внутренней политике он возвращается к ме-

' тодам «трансформизма» Депретиса, разделявшего, чтобы властвовать, без грубых репрессий, искусно маневрируя между деятелями и тен­денциями парламента и синдикатов. Его «диктатура» — мягкая, по­датливая к компромиссам, пользующаяся симпатиями, которые нейт­рализуют или воссоединяют соперников, и опирается на коррупцию

■ во время выборов с целью заручиться большинством. Эффективный в тактическом плане, джолиттизм способствовал дискредитации пар­ламентаризма и ослаблению идеи гражданственности в стране, где демократическая традиция еще только зарождалась» (P. Guichonnet. Mussolini et le Fascisme. Paris, P.U.F., 1966).

По мнению Буске, «Трактат по общей социологии» представляет со­бой «одну из самых значительных попыток человеческого разума по­стигнуть структуру, обществ и ценность суждений, находящих в них спрос» ("Parejo. Le Savant et e'homme". Lausanne, Payot, 1960, p.150). Ж. Гурвич писал^СТакая концепция являет собой пример того, чего надо избегать; в этом ее единственная научная ценность» ("Le concept de classes sociales de Marx à nos jours". Paris, C.D.U., 1957, p.78).

Например, большинство экономистов начала XX в. еще в 20-е гг.

считали, что в случае наступления безработицы и отсутствия сбыта экспортных товаров лучшим способом восстановления полной заня­тости и внешнего равновесия является содействие понижению зарп­латы и цен. Кейнсианцы показали, что при структурной одеревене­лости и твердо установленных издержках дефляционная политика не может восстановить полную занятость и открыть зарубежные рынки. Равновесие путем дефляции было теоретической возможностью, но, конечно, не реальной политикой — разве только ценой несоразмер­ных жертв. Была ли политика 30-х гг. Лаваля или Брюнинга или по-

литика Черчилля в 1925 г., поддержанная тем не менее выдающими­ся учеными и выглядевшая убедительной, примером нелогического поведения на том же основании, что и магические действия сторон­ников Воду? (Воду — первобытный религиозный культ жителей Ан­тильских островов. — Прим. ред.)

Библиография

«Le Traité de sociologie générale». Paris, Payot, 1933.

«Fatti e teorie». Florence, Vallechi, 1920;

«Transformazioni délia democrazia». Milan, Corbaccio, 1921;

«Mon Journal». Padoue, C.E.D.A.M., 1958;

«Le Mythe vertuiste et la littérature immorale». Paris, Rivière, 1911.

La Librairie Droz de Genève a commencé la publication, sous la direction de G. Busino, des Œuvres complètes; 7 volumes sont actuellement (juin 1966) parus:

«Cours d'économie politique». I vol., 1964;

«Le Marché financier italien (1891 —1899)». I vol., 1965;

«Écrits sur la courbe de répartition de la richesse». I vol., 1965;

«Libre-échangisme, protectionnisme et socialisme, I vol., 1965;

«Les Systèmes socialistes». I vol., 1965;

«Mythes et idéologies de la politique». I vol., 1965;

«Manuel d'économie politique». I vol., 1966.

Работы о Вильфредо Парето * '

L. Amoroso et P. Jannaccone. Vilfredo Pareto économiste e sociologo, Rome, Bardi, 1948.

R. Aron. La sociologie de Pareto. Zeitschrift für Socialforschung, 1937.

F. Borkenau. Pareto. Londres, Chapman Hall, 1936.

С.-H. Bousquet. Précis de sogiologie d'après Vilfredo Pareto. Paris, Payot, 1925.

G.-H. Bousquet. Vilfredo Pareto, sa vie et son oeuvre. Paris, Payot, 1928.

G.-H. Bousquet. Pareto (1848—1923). Le savant et l'homme. Lausanne, Payot, 1960.

J. Bumham. Les Machiavéliens défenseurs de la liberté. Paris, Calmaim-Lévy, 1949.

T. Giacalone-Monaco. PaTeto e Sorel. Riflessioni e ricerche. Padoue, C.E.D.A.M., t. I, 1960; t. II, 1961.

T. Giacalone-Monaco. Le «Cronache» politiche e economiche di Pareto. Padoue, C.E.D.A.M., 1961.

L.J. Henderson. Pareto's General Sociology. A Physiologist's Interpretation. Cambridge, Harvard University Press, 1935.

G. La Ferla. Vilfredo Pareto, filosofo voHeriano. Padou, C.E.D.A.M., 1958.

James H. Meisel. Pareto and Mosca, New Jersey. Prentice Hall, 1965.

James H. Meisel. The Myth of the Ruling Class. Ann Arbor, Michigan Press, 1958.

Finnin Oules. L'École de Lausanne. Textes choisis de L. Walras et V. Pareto, présentés et commentés par F. Oules, Paris, Dalloz, 1950.

T. Parsons. The Structure of Social Action. New York, Mac Graw Hill, 1937.

G. Perrin. Sociologie de Pareto. Paris, P.U.F., 1966 (importante bibliog­raphie).

G: Pitou. Les Théories de l'équilibre économique. Walras et Pareto. Paris, Domat-Montchrestien, 1938, 2 éd.

J. Schumpeter. Ten Great Economists. New York, Oxford University Press, 1965.

J. Schumpeter, History of Economie Analysis. Londres, Allen Unwin, 1963.

МАКС ВЕБЕР

Универсализация знания об условиях и связях общественно объединяющих действий не только не ведет к их рационализации но, скорее, наоборот. «Дикарь» знает неизмеримо больше об экономических и социальных условиях своего существования, чем «цивилизованный» человек в обычном смысле слова,

Макс Вебер

Творчество Макса Вебера значительно и разнообразно. По­этому мне не представляется возможным комментировать его по тому же методу, что Дюркгейма и Парето.

В целом труды Вебера можно разделить на четыре кате­гории:

1. Методологические исследования, критические и филосо'
ские разработки. Эти труды касаются в основном духа,
объекта и методологии истории и социологии. Они одно­
временно научно-исследовательские и философские и вы­
водят нас к философскому постижению человека в ходе,;
истории, к осмыслению концепции взаимоотношений науки
и практики. Главные из этих работ включены в сборник
«Очерки о теории науки».

2. Работы сугубо исторического характера: исследование о
производственных отношениях в сельском хозяйстве ан­
тичной эпохи, общая история экономики (курс лекций, про­
читанный Вебером и опубликованный после его смерти),
работы, посвященные некоторым специфическим пробле­
мам Германии или современной Европы, например об эко­
номическом положении Восточной Пруссии или о взаимо­
отношениях польского крестьянина и правящих классов
Германии.

3. Социологические работы о религии, начиная со знаменитой
работы «Протестантская этика и дух капитализма», в про­
должение которой Вебер написал сравнительный анализ
наиболее значительных религий и проанализировал взаимо­
действие экономических условий, социальных факторов и

религиозных убеждений.

4. И наконец, главный труд Вебера — трактат по общей со­циологии,' который он назвал «Хозяйство и общество», — был опубликован уже после смерти автора. Вебер продол­жал работать над ним, даже заболев испанкой, вскоре по­сле окончания первой мировой войны.

Содержание исключительно богатого творчества Макса Ве­бера невозможно резюмировать на нескольких страницах. По­этому я начну с анализа его главных идей, отнесенных мною к первой категории, и постараюсь изложить основные концеп­ции Вебера, касающиеся науки, политики и взаимосвязи меж­ду ними. Интерпретация взаимосвязей между наукой и поли­тикой выводит нас на определенную философию, которую в то время еще не называли экзистенциалистской, но которая, по сути, относится именно к тому, что действительно сейчас так называют. Затем я кратко изложу главные темы чисто со­циологических исследований и уже в третьей части перейду к анализу той интерпретации, которую Вебер дал современной эпохе с тем, чтобы провести параллель между двумя предыду­щими и этим последним разделом.

1. Теория науки

Для рассмотрения веберовской теории науки можно при­держиваться того же метода, что и в предыдущей главе, и в ка­честве отправного пункта взять классификацию типов социаль­ного поведения. Парето исходит из антитезы: логическое — не­логическое. Что касается Вебера, то он исходит — хотя это и не классическая форма изложения — из подразделения понятия «поведение» на четыре типа: целерациональное (zweckrational), ценностно-рациональное (wertrational), аффективное, или эмо­циональное, и, наконец,традиционное.

Рациональный по отношению к цели, целерациональный по­ступок приблизительно соответствует «логическому» поступку Парето. Это действия инженера, который строит мост; спеку­лянта, который- стремится заработать деньги; генерала, кото­рый хочет одержать победу. Во всех этих случаях целерацио­нальное поведение определяется тем, что субъект ставит пе­ред собой ясную цель и применяет соответствующие средства для ее достижения.

Однако Вебер не утверждает, как Парето, что поступок, совершаемый с применением неадекватных способов из-за ошибочности в знаниях, нерационален. Целерациональность

поступка определяется опытом субъекта, а не наблюдателя. Но таким должно быть скорее определение Парето⁵.

Рациональный по. отношению к ценности, ценностно-рацио­нальный поступок совершил, например, немецкий социалист Лассаль, убитый на дуэли, или капитан, который утонул, отка­завшись покинуть свое судно. Поступок оказывается ценност­но-рациональным в таком случае не потому, что направлен на достижение определенной, внешне фиксируемой цели, а пото­му, что не принять вызова или покинуть тонущий корабль было бы бесчестием. Субъект поступает рационально, идя на риск не ради достижения внешне фиксируемого результата, а из верно­сти собственному представлению о чести.

Поступок, который Вебер называет аффективным, обус­ловлен исключительно душевным состоянием или настроением индивида. Мать может ударить своего ребенка, потому что его поведение невыносимо, футболист наносит удар в ходе матча другому игроку, потеряв контроль над собой. В этих случаях поступок определяется не целью или системой ценностей, а эмоциональной реакцией субъекта в определенных обстоя­тельствах.

И наконец, традиционное поведение диктуется привычка­ми, обычаями, верованиями, ставшими второй натурой. Субъ­ект поступает по традиции, ему нет нужды ни ставить перед собой цель, ни определять ценности, ни испытывать эмоцио-^v нальное возбуждение — он просто подчиняется укоренившим­ся в нем за долгую практику рефлексам.

Эта классификация типов социального поведения обсужда-' лась и уточнялась на протяжении полувека. Я ограничусь упо­минанием о ней и подчеркну, что она некоторым образом ос­вещает все умозаключения Вебера. Действительно, он не раз обращается к ней в своих трудах.

Социология — наука, восприимчивая к социальному пове­дению. Восприимчивость подразумевает осмысленность, кото­рую субъект придает сзоему поведению. В то время как Паре-то судит о логичности поступков, ссылаясь на знания другого лица (наблюдателя), Вебер задается целью понять смысл, при­даваемый каждым субъектом своему поведению. Осознание субъективных значений тех или иных поступков подразумева­ет необходимость классификации категорий или типов соци­ального поведения. Оно приводит нас к пониманию структуры их осмысления.

Классификация типов социального поведения оказывает в определенной степени воздействие на веберовское толкова­ние современной эпохи. Характерная черта мира, в котором

мы живем, — рациональность. При первой оценке она соот­ветствует расширению сферы целерациональных поступков. Хозяйственное предприятие — рационально, управление госу­дарством при помощи бюрократического аппарата — тоже. Все современное общество также стремится к целерациональ-ной организации, а философская проблема нашего времени, проблема в высшей степени экзистенциалистская, заключает­ся в том, чтобы определить границы той части общества, где продолжает существовать и должно существовать поведение другого типа.

Наконец, эта классификация видов поступков связана с тем, что составляет дух философских размышлений Вебера, а именно понимание путей взаимодействия и размежевания нау­ки и политики.

Макса Вебера страстно увлекало стремление получить от­вет на вопрос: каков идеальный тип политика, ученого? Как можно быть одновременно человеком действия и преподава­телем? Эта проблема была для него одновременно и личной, и философской. Хотя Вебер никогда не был политическим деятелем, он всегда мечтал об этом.· В жизни его чисто по­литическая активность оставалась связанной с преподава­тельской деятельностью, в редких случаях с журналистикой, иногда он привлекался в качестве советника государя, к чьим советам не прислушивались. Так, в момент, когда воен­ные и гражданские власти Германии готовились объявить то­тальную подводную войну, рискуя тем самым заставить всту­пить в войну американцев, он направил в Берлин секретный меморандум, где изложил причины, по которым это решение должно привести к катастрофе Германии. Вебер входил так­же в состав германской делегации, направленной во Фран­цию для принятия условий мира. Однако Вебер, который хо­тел бы стать руководителем партии, вести за собой людей, был прежде всего, преподавателем и ученым. Наделенный ясным мышлением,, „глубоким интеллектом и честностью, он не переставал задзвдть себе вопрос: при каких условиях ис­торическая и социологическая науки могут быть объективны­ми, какие условия позволили бы политической деятельности соответствовать своему предназначению?

Свои тезисы по этому вопросу Макс Вебер кратко изло­жил в двух лекциях: «Политика как призвание и профессия» и «Наука как призвание и профессия»⁶.

Поведение ученого — целерационально. Ученый ставит пе­ред собой цель найти подтверждение суждения фактами, оп-

' 491

ределить причинные связи и всеобъемлющие толкования, ко­торые были бы общезначимыми.

Научное исследование, таким образом, — прекрасный при­мер целерационального поведения, конечная цель которого — истина. Но сама эта цель определяется ценностным суждени­ем, т.е. суждением о ценности истины, доказанной фактами или аргументами общезначимого характера.

Наука как действие является, следовательно, целерацио-нальной и ценностно-рациональной по отношению к истине. Рациональность здесь — следствие соблюдения законов логи­ки и науки, необходимого для того, чтобы полученные резуль­таты имели значимость.

Наука, какой ее видит Вебер, — один из аспектов процес­са рационализации, характерного для современных западных обществ. Вебер замечал, а иногда даже категорично утверж­дал, что историческая и социологическая науки нашего време­ни представляют собой с исторической точки зрения нечто феноменальное, поскольку в других культурах не могло быть такого рационального осмысления жизни и такого развития общества, как на Западе⁷.

Позитивная и рациональная наука, с которой Вебер Teert связал себя, — составная часть всего исторического процес­са рационализации. Она имеет два характерных признака, которые определяют смысл и значение научной истины: не­завершенность в своей основе, а также объективность, ко­торая определяется обоснованностью науки для всех тех! кто стремится к такого рода истине, не прибегая к оценоч­ным суждениям⁸. Человек науки с одинаковой непредвзято­стью рассматривает шарлатана и врача, демагога и государ­ственного деятеля.

Незавершенность, по Веберу, — фундаментальная харак­терная черта современной науки. Он никогда бы не упомянул, как любил делать Дюркгейм, о том времени, когда создание социологии будет наконец завершено и будет существовать целостная система социальных законов. Нет ничего более чуждого образу мысли Вебера, чем дорогое Конту представле­ние о науке, которой удалось создать полную и завершенную картину фундаментальных законов. «Науку» прежних времен еще можно было в определенном смысле представить себе как завершенную, потому что она стремилась к понятию прин­ципов бытия. Современная же наука по своей сути находится в стадии становления; она не знает объяснений, касающихся смысла вещей, она стремится к цели, находящейся в беско-

нечном пространстве, и вновь и вновь беспрестанно задает вопросы природе.

Для всех направлений естественных наук, как и наук о культуре, познание — лишь одна из побед, которая никогда не может быть окончательной. Наука сегодня — это основа нау­ки завтра. Можно все время идти дальше в анализе, продол­жать исследования в направлении двух противоположных бес­конечностей.

Однако что касается наук о человеческой действительно­сти, об истории и культуре, то здесь добавляется и другое. Познание тут зависит и от вопросов, которые ученый ставит перед самой действительностью. По ходу истории, с обнов­лением системы ценностей и памятников человеческого ра­зума, у историка или социолога немедленно — в свете ак­туальных событий и фактов — возникают новые вопросы. Поскольку история как реальность неизменно вызывает ин­терес у историка или социолога, то завершенность историче­ской науки или социологии немыслима. История или социо­логия смогут стать окончательными только, если судьба че­ловечества достигнет своего конца. Человечеству нужно по­терять способность к творчеству, чтобы наука о человеческом творчестве оказалась завершенной⁹.

Может показаться, что такое обновление исторических на­ук, благодаря постоянно возникающим перед историками про­блемам, ставит под вопрос универсальную значимость науки. Однако, по мнению Вебера, дело обстоит совсем не так. Уни­версальная значимость науки требует, чтобы оценочные суж­дения ученого не вторгались в его исследования, т.е. чтобы он не выражал в них свои эстетические или политические вкусы. То, что его предпочтительное отношение влияет на ориента­цию его научного интереса, не исключает универсальной зна­чимости исторических наук и социологии. Мы даем универ­сально значимые ответы, по крайней мере теоретически, на вопросы, закономерно ориентированные нашим интересом или тем, что мы считаем нашими ценностями.

Мы обнаруживаем, что историческая и социальная науки, характерные черты которых рассматривает Вебер, глубоко отличаются от естественных наук, хотя и имеют общее ра­циональное начало. Назовем три характерные и отличитель­ные черты этих наук: понимание, историчность и связь с культурой.

Термин «понимание» представляет собой классический пе­ревод с немецкого verstehen. Идея Вебера заключается в сле­дующем: в области феноменов природы объяснить наблюдае-

мые закономерности мы можем только посредством математи­ческих по форме и характеру посылок. Другими словами, нам нужно объяснить явления суждениями, подтвержденными опытом, чтобы иметь ощущение, что мы их понимаем. Понима­ние, таким образом, носит опосредованный характер, оно до­стигается через понятия и связи. Что же касается человече­ского поведения, то понимание в некотором роде оказывается непосредственным: профессор понимает поведение студентов, которые слушают его лекции, пассажир понимает, почему шо­фер такси не едет на красный свет. У него нет необходимости фиксировать, сколько водителей останавливаются у светофо­ра, чтобы понять, почему они это делают. Человеческое пове­дение представляет собой внешне проявленную осмыслен­ность, связанную с тем фактом, что люди наделены разумом. Чаще всего определенные осмысленные связи между действи­ем и целями, между поступками одного и поступками другого индивида воспринимаются непосредственно. Социальное по­ведение содержит осмысленное построение, которое наука о человеческой действительности способна понять. Эта осмыс­ленность ни в коей мере не означает, что социолог или исто­рик постигли поведение интуитивно. Наоборот, они реконст-| руируют их постепенно, используют тексты и документы. Для^ социолога субъективно подразумеваемый смысл воспринима­ется одновременно и как непосредственно понятный, и как вызывающий сомнение.

Дата добавления: 2015-05-31