Дальнейшая история перевода Библии на русский язык

Мудрый святитель, однако, не оставлял своего убеждения в необходимости такого пере­вода и после 1826 г. С конца 1830-х годов стали появляться частные опыты русских перево­дов Св. Писания и, к великому негодованию митр. Серафима, прямо с еврейского языка, как в дни библейского общества. Первый опыт принадлежал перу известного алтайского мис­сионера Макария; выпуск его в свет был воспрещен. Настойчивость, с какой о. Макарий хло­потал об его напечатании, повела только к тому, что в 1841 г. сам переводчик за недостаток послушания был отослан на несколько недель на покаяние при томском архиерейском доме. Только лишь кончилось это дело, как в 1842 г. поднялось новое ο другом переводе на рус­ский язык учительных и пророческих книг Ветхого Завета протоиерея Павского, отлитогра­фированном для руководства студентам Петербургской академии; перевод этот с еврейского же текста снабжен был разными пояснениями и примечаниями, в которых заметили даже ра­ционалистическое направление. Дело это кончилось уже в 1844 г. определением Св. Синода изъять из употребления все экземпляры перевода; сам Павский подвергся келейному испы­танию в чистоте своего православия и потерял должность законоучителя наследника престо­ла. По поводу этого дела обер-прокурор Протасов и стал настаивать на упомянутой мысли ο сообщении славянскому тексту Библии церковно-обязательного значения и об ограничении слишком свободного доступа к чтению Библии мирянам. Ему удалось склонить на свою сто­рону и митр. Серафима. Против перевода Св. Писания с еврейского языка на русский так же решительно высказывался и другой уважаемый член Синода, Филарет Киевский; он стоял за исключительный авторитет текста LXX и за неизменное сохранение славянского текста Биб­лии, для удовлетворения же потребности мирян в понимании славянского текста считал дос­таточным издать его только с некоторыми пояснительными поправками, подновлениями и заметками на полях, как в Библии Елизаветинского издания. При господстве таких мнений митр. Филарет Московский вынужден был замолчать и ограничился пока только выяснением крайностей высказанных мнений и изложением своего собственного мудрого, осторожного и всестороннего мнения, которое он представил Св. Синоду в 1845 году под названием "Запис­ки ο догматическом достоинстве и охранительном употреблении греческого LXX и славян­ского переводов Св. Писания."

В 1856 и 1857 гг., при новых обстоятельствах, мысль об издании русского перевода Биб­лии поднялась снова. Во главе предприятия встал опять митр. Филарет Московский и с ним новый петербургский митрополит Григорий. Филарет Киевский и теперь был против русско-

Holy Trinity Orthodox Mission

го перевода; но его голос уже не был принят во внимание. Вскоре после его кончины в Св. Синоде в конце 1857 г. состоялось определение ο разрешении перевода Библии на русский язык "для домашнего употребления и пособия к уразумению Св. Писания." Перевод был по­ручен академиям и начат с Нового Завета. Митр. Филарет внимательно следил за работой переводчиков и пересматривал каждую ее часть; потом она рассматривалась и Св. Синодом. В 1860 г., с благословения Св. Синода, был издан перевод Четвероевангелия, а в 1863 г. всего Нового Завета. Перевод Ветхого Завета подготовлялся по частям с 1860 г. частными изда­ниями трудов разных переводчиков и академии в духовных журналах и отдельных книгах. Для синодального издания он производился в особом комитете из профессоров Петербург­ской академии, но рассматривался конференциями и других академий. Окончательный его пересмотр принадлежал Св. Синоду и особенно членам его митрополиту Исидору и прото­пресвитеру Бажанову. В 1868 г. вышла первая его часть, а к 1875 г. четвертая последняя; в 1877 г. он был напечатан в полном составе Библии.

Борьба с вредными для веры западными влияниями: а) с религиозным вольнодум­ством.

Говоря об успехах и плодах духовного образования в новое время нашей истории, нельзя не обратить внимание и на отрицательную сторону этого предмета, на те невыгоды в поста­новке этого образования, которые постоянно вредили его благим плодам. Все русское обра­зование первой половины XVIII века, как уже известно, имело узкопрактический, сословно-служебный характер, состояло в выучке только какому-нибудь специальному или сословно­му делу без предварительного общего образования. В видах, главным образом, лучшей по­становки разных родов своей службы правительство заводило все только специальные — разные цифирные, навигационные, артиллерийские и другие школы, предоставляя общее об­разование молодых людей попечению одних их семейств. В таких же видах, для лучшей по­становки церковной службы, велено было заводить и духовные школы, в которых сосредото­чено было все религиозное образование. Таким образом, образование это, составляющее не­обходимейший элемент всякого общего образования, сделано было образованием специаль­ным, образованием одних духовных школ "в надежду священства" или, как потом стали его называть, поповским," без которого другие школы могли, следовательно, и обойтись. Оттого в этих школах изучению закона Божия вовсе не дано было места. Стремление поддержать религиозное образование в народе при Петре выразилось только распоряжениями правитель­ства об издании катехизических книжек и об усилении церковной проповеди. При Елизавете в 1743 г. вышли еще распоряжения ο том, чтобы родители обучали детей катехизису, под опасением штрафа в 10 руб., и чтобы при определении на службу молодые люди были испы­тываемы в знании краткого катехизиса. Дело религиозного обучения, таким образом, и те­перь целиком отдавалось на попечение семейств. Во второй половине XVIII столетия осоз­нана была потребность общего гуманного образования, заговорили ο воспитании, ο созда­нии "новой породы людей." В новых общеобразовательных школах нашлось, наконец, место и закону Божию; но было уже поздно, — взгляд на него, как на предмет "поповский," специ­альный, так и остался. Самые инструкции и уставы этих новых школ ослабляли его изучение, руководясь известными тогдашними опасениями, чтобы не заразить детей суеверием и фана­тизмом: законоучителям не рекомендовалось распространяться пред учениками ο чудесах, ο ветхозаветных казнях Божиих, ο страшном суде, ο вечных муках и подобных предметах, а рекомендовалось внушать им преимущественно правила морали и естественной религии, да

Гуманитарного.— Прим. ред.

Holy Trinity Orthodox Mission

толковать побольше ο веротерпимости. Более серьезную постановку в светских школах закон Божий получил уже в царствования Александра I и Николая.

Не мудрено, что русское общество, подвергшись после реформы Петра разнообразным противорелигиозным влияниям с запада, оказалось совершенно беспомощным против их на­пора и колебалось от всякого ветра ложных учений. Прежде всего усилились в нем влияния протестантские от наезжих немцев. Протестантские насмешки над русской верой действова­ли на общество тем сильнее, что его религиозность доселе страдала крайне обрядовым на­правлением и множеством суеверий, которые падали при встрече с самой поверхностной ци­вилизацией, но, падая, роняли за собою и самую веру. Началось с пренебрежения постами, обрядами, с насмешек над духовенством, крестными ходами, сорокоустами, почитанием св. икон и т. д. Типичным выражением такого вольнодумства была ересь Тверитинова. Пресле­дуя суеверия народа, само правительство нередко не могло удержаться при этом в должных границах: поднимало слишком строгие расследования ο чудотворных иконах и мощах, нака­зывало галерами с вырезанием ноздрей и плетьми разгласителей чудес, разоряло часовни, снимало с икон привесы, запрещало ходить с образами по улицам и прочее, чтобы не было, объясняли указы, порицания на православие от иноверных — старую простодушную религи­озность, очевидно, старались прятать от посторонних глаз, стыдились ее. Образованное об­щество шло в этом отношении, конечно, гораздо дальше правительства. Систематического вольнодумства у него, впрочем, не было, вследствие еще крайнего его недомыслия; оно про­сто только выбилось из рамок своей прежней благочестивой жизни и распустилось, причем распущенность эта простерлась преимущественно на его нравственную жизнь. Этот первый период его религиозной порчи продолжался в течение всей первой половины XVIII в., и все это время пастырям церкви почти невозможно было и противодействовать этой порче, пото­му что она постоянно становилась под знаменем реформы, просвещения, соединялась даже с политикой и на слишком смелые обличения отвечала через застенки тайной канцелярии. Об­личения такого рода в первый раз свободно раздались с церковной кафедры уже при имп. Елизавете. Благочестивое правительство выдало тогда несколько распоряжений для восста­новления благочестия: ο благоговейном стоянии в церквах, об исполнении долга исповеди и причащения, ο приличном содержании церквей и св. икон, об усилении духовной цензуры и против отступничества от православия. Но зато в это же царствование начался другой, еще более опасный период религиозного вольнодумства, вошедший в полную силу при Екатери­не II — вольнодумства философского.

На смену немецкому влиянию явилось влияние французское, а во Франции господство­вала модная философия просвещения, проповедовавшая полную безрелигиозность и сенсуа­лизм. Русское образованное общество стало воспитывать своих детей на французском языке с помощью французских гувернеров и, разумеется, в самоновейших идеях этой модной фи­лософии. Такое воспитание лишало человека не только любви к родине, к кοтοрой француз­ские гувернеры внушали ему глубокое презрение, и благоговения к религии, которую пред­ставляли достоянием одной невежественной черни, но часто даже родного русского языка, так что и после, если бы почему-нибудь он вздумал снова обратиться к церкви, он уже не в состоянии был понимать ни русской церковной службы, ни религиозных книг, ни проповеди русского духовенства, не умевшего говорить по-французски, и для удовлетворения своих ре­лигиозных потребностей должен был обращаться к книгам французским, к духовенству ка­толическому, к иезуитам и, возвращаясь к христианству, вступал уже не в православную церковь, а в католичество. Находились родители, которые принципиально не давали детям религиозного воспитания, запрещали у себя даже говорить ο религии, а духовенство не пус­кали и на порог. Для дальнейшего образования молодых людей принято было посылать за границу, в Париж, где они еще более укоренялись в своем безрелигиозном и противонацио-

Holy Trinity Orthodox Mission

нальном развращении. Путешествия за границу и личные знакомства с представителями модной философии вошли между дворянством даже в обязательную моду. Фернэй, где жил идол века — Вольтер, сделался чем-то вроде Рима для этих поклонников новой философии, куда они считали долгом являться на поклонение своему новому папе в каждую свою поезд­ку за границу. Многие вельможи, по примеру Екатерины, вели с философами переписку. Со­чинения Вольтера, Дидро, Д'Аламбера и других были распространены во всех домах, пре­тендовавших на образованность. Огромное большинство так называемого образованного класса, по своему недомыслию и невежеству, конечно, и теперь не могло изучать новых уче­ний систематически, но оно отлично усваивало их направление, которое, как и всякое вооб­ще направление, легко дается даже очень слабой голове, особенно же его отрицательную сторону, задорные кощунства, дерзкие выходки касательно бытия Божия, бессмертия души, святыни нравственных предписаний религии, самый пестрый сбор всевозможных отрицаний, надерганных откуда попало, хотя бы из взаимно противоречащих систем. А еще успешнее усвоялись практические результаты французского сенсуализма — "яждь, пий и веселися." На безумную роскошь проматывались целые состояния; пошли незаконные браки, похищения женщин, жизнь супругов в разделе, разводы; разврат, только слегка прикрытый условными светскими приличиями, являлся в обществе без стыда, как законное требование непогреши­мой природы, как такая принадлежность цивилизованной жизни, которой никто не стыдится в самом Париже. Духовенство должно было оставаться безмолвным и против этого нового рода вольнодумства, потому что он оказывался не менее фанатичен, чем прежний, хотя и не пользовался для поддержания себя застенками тайной канцелярии. Это было вольнодумство просвещенное, выступившее под знаменем науки, философии; обличение его в глазах обще­ства было унизительным суеверием, мракобесием, чуть не сумасшествием. Смиренных про­поведников слова Божия никто не желал и слушать, да если бы кто и послушал, то для них же было бы хуже. Однажды за очень деликатное и кроткое увещание вольнодумца-дворянина получил от увещеваемого пощечину даже архиерей, великий святитель Божий Тихон Воронежский. Святитель сам же пал тогда в ноги обидчику, прося у него прощения за огорчение, и этим так сильно на него подействовал, что тот бросил свое вольтерьянство и сделался после того хорошим христианином. Дела ο хуле на священные предметы и на рели­гию само правительство почло нужным изъять из ведомства духовного суда и передать суду светскому. Опровержений вольнодумства в печати не допускала цензура. Фонвизин не мог издать перевода книги Клерка ο бытии Божием, потому что этого не пожелал обер-прокурор Синода Чебышев. Первые опровержения Вольтера и энциклопедистов стали появляться уже в 1790-х гг., когда против современных увлечений восстала, наконец, сама Екатерина ввиду грозных событий французской революции, доказавших, что игра в либерализм, которой уте­шались высшие классы, спустившись в народ, может иметь страшные последствия для них же самих. После этого в нашей печати и стали понемногу являться разные: "Вольтер изобли­ченный," "Вольтер обнаженный," "Вольтеровы заблуждения" аббата Нонота, "Средства про­тив неверия," "Торжество веры над неверующими" и т.п. книги. Правительство запретило ввоз французских книг, усилило наблюдение за книжной торговлей и цензуру, указало за­крыть вольные типографии. Особенно строгие меры против вольнодумства предприняты бы­ли при Павле I; в 1799 г. при нем в первый раз установлена была особая духовная цензура, первый комитет которой находился в московском Даниловом монастыре.

Дата добавления: 2017-01-13